Интересно, что из своего детства братья вспоминали нечто прямо противоположное. Отец твердил, что ему пришлось с девяти лет подрабатывать, чтобы помогать семье, а в двенадцать и вовсе бросить школу, став помощником каменщика. Дядя Джордж, наоборот, говорил о комфорте и уюте в доме, о возможностях получить даже частное образование, о семейном достатке, иначе откуда бы у него появились столь изысканные привычки и запросы?
Кому верить? Удивительно, но я верю обоим. Папа и правда пробился сам и помощником каменщика работал, хотя недолго, и чувствовал себя больше работягой, чем аристократом, даже став очень состоятельным. Он не считал нужным вести светские беседы, частенько говорил в глаза то, что думал, не заботясь, приятно человеку или нет. Больше того, папа НИКОГДА не интересовался чувствами собеседников и часто мог незаслуженно обидеть человека, не заметив этого. Но именно потому, что не замечал, многие боялись попадать на язык Джеку Келли и прощали его, если он говорил резко или несправедливо.
Дядя Джордж раскрывался только в пьесах, в обычной жизни его речь была красивой, говоря что-то, он старался, чтобы собеседник понял всю красоту и сокровенный смысл сказанного. У дяди Джорджа была манера разговаривать старого аристократа, словно он родился не в Америке и не в семье ирландских иммигрантов, а в княжеской европейской.
А еще папа с дядей Джорджем постоянно спорили, причем редко бывало, чтобы человек рисковал говорить с отцом насмешливым тоном, даже подтрунивать над ним, а дядя Джордж смел. Он высмеивал отцовское стремление предстать этаким работягой, собственным трудом пробившимся в жизни. Сам Джордж школу окончил и хотя не имел возможности учиться дальше, слыл весьма образованным человеком, потому что образовывал себя сам. Это правда, дядя много читал, размышлял, интересовался не только театром, он обожал красивые вещи, имел аристократические манеры. Если Джон Келли был прекрасно известен в Филадельфии, ну еще членам демократической парии в Нью-Йорке, то Джорджа Келли знали далеко за пределами родного города в театральных и киношных кругах.
Ма Келли не любила Джорджа, мотивируя это его холостяцким образом жизни. У Джорджа действительно не было семьи, он жил в роскошной квартире только со старым слугой и не заводил даже романов. Это было настолько привычно, что в детстве вовсе не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Однажды, наслушавшись дома разговоров об ущербности холостяцкого образа жизни дяди Джорджа, я поинтересовалась у него самого, почему он не женится. Дядя внимательно посмотрел на меня и фыркнул:
– Чтобы завести дома нечто подобное твоей мамочке? Я не самоубийца.
Уже будучи взрослой, я однажды подумала, что многие не слишком привлекательные черты героинь дядиных пьес слишком похожи на мамины, конечно, все утрировано, но не исключено, что холостяка на написание произведений о женщинах вдохновляла моя мама. Только бы она не узнала, что я так думаю, потому что дядины героини для Ма Келли хуже красной тряпки для быка. Не в том ли настоящая причина ее презрительного отношения к дяде Джорджу?
А я дядюшку обожала…
О… дядя Джордж – личность особенная, без него я ни за что не состоялась бы как актриса. И вообще не состоялась бы.
В отличие от папы и мамы для дяди Джорджа я существовала, причем не просто существовала, а была девочкой, девушкой, личностью, с которой можно о чем-то говорить, а не только распоряжаться или выказывать недовольство, я не была ни пустым местом, ни обузой семьи. У дяди Джорджа было какое-то особенное зрение; будучи маленькой, я даже всерьез полагала, что его глаза устроены иначе: он не замечал моих недостатков. С вечным насморком боролся просто – протягивал платок. Уже после второго раза я научилась держать собственный платочек в руках, а не в сумочке и не шмыгать носом при разговоре. Причем если рядом с другими шмыгала, то рядом с дядей Джорджем вечный насморк словно проходил сам собой.
Однажды он высказал мысль, что я болею, чтобы привлечь к себе внимание. Хорошо, что сказал об этом не маме, а мне наедине. Не хватало только подбросить такую мысль моим родителям, тогда хорошего отношения не видеть.
Дядя Джордж занялся постановкой моего голоса и движений. Конечно, длилось это недолго и не было постоянной работой, но результаты дало. От папы я получила уверенность, что ничего в жизни не дается просто так, за все приходится платить упорным трудом и всего добиваться. Я была готова трудиться и делала это всю жизнь. От дяди Джорджа я получила уверенность, что даже человек с явными дефектами может со всем справиться, если приложит усилия.
Дядя Джордж мог часами вести со мной беседы, причем я понимала, что не являюсь для него просто куклой, молча сидящей в кресле, нет, он говорил со мной, как со взрослой, и я воспринимала его речь так же, впитывала как губка воду. Кто еще стал бы вести со мной беседы о книгах, ролях, даже сценариях! В доме Джека и Маргарет Келли о таких «глупостях» если и разговаривали, то только насмешливо, как о предмете, которым можно заниматься, только не умея ничего путного, либо удивляясь, что за такие глупости еще и деньги платят.
Нет, папа и мама не были чужды театру и кино, но считали это пустым развлечением, годным только, чтобы показаться людям. В нашем собственном доме царил спартанский дух и культ спорта и спортивных достижений. Отдельная комната для наград и дипломов, которые висели в рамочках на стенах. Выставка завоеванных кубков…
Но я не спортсменка, дальше просто физической культуры не пошла (не считать же великим спортивным достижением участие в команде школы по хоккею с мячом или удачный прыжок с вышки просто для себя, чтобы папа заметил). Может, потому мне было много интересней с дядей Джорджем? Я могла не просто часами, а ночь напролет, затаив дыхание, слушать его рассказы о настоящей или выдуманной жизни.
А еще дядя Джордж прививал мне аристократические манеры. Откуда они у самого Джорджа, не смог бы сказать никто. Конечно, и семье Келли приличные манеры были сугубо обязательны, Ма умудрялась даже Ренье делать замечания, когда тот, уже давно будучи ее зятем, во время застольной беседы, расслабившись, умудрялся опереться локтями о стол. Немедленно следовал почти вопль моей мамы:
– Локти!
Ей наплевать на то, что Ренье князь и глава государства, Ма Келли не могла видеть столь вопиющее нарушение правил поведения за столом. Ренье вздрагивал и немедленно убирал локоть. Конечно, двадцать четыре часа в сутки вести себя как полагается в любой мелочи тяжело, но в чем-то мама права – стиль создается только тогда, когда он именно двадцать четыре часа в сутки, если позволять отступать от него хоть на минуту, в самый неподходящий момент «попадешься». Это как с одеждой – стоит что-то не отдать погладить вовремя, именно оно понадобится тогда, когда гладить либо вообще нет времени, либо невозможно.
Так вот, дядя учил меня манерам, несколько отличным даже от маминых. Для него чаепитие – не просто поглощение чайного напитка в конце трапезы, а настоящая церемония. Конечно, не японская, с крошечными чашечками и поклоном после каждого движения, но весьма напыщенная. Чашки тончайшего фарфора, чай прекрасного качества и только листовой (папа смеялся, что дядя Джордж лучше опоздает на встречу с президентом, но не выпьет чай из пакетика!), отменные пирожные, которые дядя очень любил, но не забывал напоминать, что привычка поглощать их в большом количестве приводит к увеличению веса и талии.
