Но дурнушкой я все равно оставалась долго.
Папе не нравились пирожки после спортивных занятий и слишком либеральное отношение сестер Академии к спортивным достижениям («нет – и не надо, главное – здоровье»), он считал, что школа должна развивать у ребенка командный дух и дух здорового соперничества, а это может дать только спорт. Что понимал Джек Келли под здоровым соперничеством, он не объяснял, наверное, то, как бедный Келл натирал кровавые мозоли на ладонях, чтобы угодить папе, мечтая при этом совсем о другой карьере, тоже спортивной, но футбольной.
Во всем есть свои плюсы, дома я числилась никчемной, а потому не стала объектом спортивных амбиций папы, поняв, что чемпионкой не буду, меня рано оставили в покое, тем самым позволив сделать собственный выбор профессии и собственную карьеру, которая была для семьи Джека и Маргарет Келли необычной. Они, всегда подчеркивавшие бесполезность занятий дяди Джорджа, получили дочь-актрису.
Началось все на том самом рождественском спектакле в роли Девы Марии, хотя могло бы и не продолжиться, не попади я на спектакль «Лицедеев старой школы» в Ист-Фолсе. Это самодеятельная труппа, которой отдали заброшенное здание старой школы. В крошечной группе энтузиастов состоял и мамин брат Мидж Майер. Хотя мама не слишком полагалась на родственников, само присутствие дяди на репетициях и спектаклях словно гарантировало мою безопасность. Меня приняли в труппу и даже дали весьма заметные роли – Катарину в «Укрощении строптивой» (мамино жесткое требование: никаких поцелуев и даже намека на них!) и Питера Пэна.
Шепелявость уже исчезла вместе с выросшими зубами, хотя гнусавость осталась, и фигура не появилась, но стоило сделать шаг на сцену, произнести первые слова роли – и я забывала о том, как выгляжу. В роли я жила совсем другой жизнью, получала отклик зала, чувствовала, что нужна, интересна, что что-то могу!
Это привело к весьма значимому поступку. После первого же спектакля я решилась… объявить папе, что намерена стать актрисой. Под этим подразумевалось, что непременно великой (Келли не могли иначе!).
Не знаю, кто из нас двоих был потрясен сильней – я, впервые набравшаяся храбрости вообще заявить о себе, или папа, услышавший это заявление из уст «слабачки» Грейси.
Прямо со спектакля «Лицедеев» я отправилась поговорить с папой. Твердым шагом вошла в кабинет, даже не спросив разрешения, и так же твердо произнесла:
– Папа, я решила стать актрисой!
Джек Келли поднял на меня почти изумленные глаза, несколько секунд внимательно изучал, отчего моя решительность начала сдуваться, как плохо завязанный воздушный шарик, а потом спокойно пожал плечами:
– Хорошо, Грейси, если ты так хочешь…
И все. И никакого взрыва возмущения, крика, никаких возражений. Хочешь стать актрисой – становись.
Мне бы осознать, что стоит заявить о себе, и прислушиваться начинает даже папа, но я была слишком послушна, для того чтобы первый порыв превратился в черту характера. Требовать что-то от папы, диктовать ему свою волю?! Казалось, сейчас он задаст ответный вопрос:
– А кто ты вообще? Чего ты достигла, чего добилась в жизни, чтобы чего-то требовать или навязывать свое мнение?
По мнению моих родителей, тогда я еще не достигла ничего, не показала никаких результатов в спорте и не стала идеалом женщины. Удивительно, но они не признали мои достижения и позже. «Оскар»? Не достижение, вот Кубок – это да! То есть выиграть заплыв – почетно, прийти первым к финишу на регате – заслуга, а стать лучшей актрисой года – ерунда, причем незаслуженная.
– Первая красавица Голливуда? Ерунда! Вот Пегги…
Я не ревновала к Пегги, пусть даже не осознавая тогда, что отец несправедлив. Я любила даже его несправедливость, главной целью стало доказать, что я тоже есть и чего-то могу добиться.
Но, понимая, что для папы театральные и киноуспехи не являются значимыми, я стремилась преуспеть в другом – едва начав учиться в Нью-Йорке, стала зарабатывать, фотографируясь для рекламы. Это давало возможность оплачивать свое обучение и содержание, вернее, я отправляла деньги папе, чтобы он платил. Но моя финансовая самостоятельность не производила впечатления на папу, во всяком случае, он не давал понять, что доволен заработками дочери, словно так и надо.
Но это было позже, сначала я училась играть вообще.
Я не забыла ощущения превращения в другого человека, которое впервые испытала в роли Девы Марии в рождественском спектакле в Рейвенхилле, оно потрясло и дало новые силы. Я могу! Могу забыть все свои проблемы, забыть саму себя, стать другой, одновременно оставаясь самой собой…
Была ли это мечта? Не знаю. Скорее я просто почувствовала, что нашлась сфера деятельности и вообще жизни, где я смогу приложить бушующие во мне силы.
Постепенно спортивные занятия в школе и в выходные дни вместе с родителями принесли свои плоды, толстушка превратилась во вполне симпатичного подростка, сценические успехи вселили уверенность в себе (но только вне дома, в своей семье я все равно оставалась тихоней), а правильный образ жизни (хвала родителям и воспитателям!) помог организму окрепнуть. У меня больше не было необходимости привлекать внимание мамы болезнями, хватало внешнего внимания, а вот заслужить одобрение папы все равно оставалось главной жизненной задачей. И эта задача никак не решалась (и не решилась, для папы я так и осталась «слабачкой», потому что добилась успеха самостоятельно и совсем не там, где полагалось Келли).
Наверное, это была тактика мамы: чтобы иметь возможность держать детей под контролем все время, она позволила нам превратить дом в настоящий клуб для друзей. Друзья Келла, подруги Пегги, мои и Лизанны собирались в просторном доме на Генри-авеню. Это удобно для родителей, потому что всегда видно, с кем дружат дети, можно вовремя заметить ненужный интерес, пресечь слишком откровенные ухаживания за дочерьми, что папа и делал.
Первый урок родительского давления на сердечные привязанности получила Пегги, естественно, ведь она была старшей. Папе не понравился Арчи Кэмпбелл, папа счел Арчи слишком большим неженкой и недостаточно спортивным для семьи Келли. А ведь Пегги (она уже была достаточно взрослой) была влюблена в Арчи не на шутку.
Отец не противился нашим свиданиям и многочисленным друзьям, но категорически не желал даже слышать о замужествах. Каких он ждал зятьев? Но то, что у нас было много поклонников, папе нравилось, и правда, наш дом, словно мед мух, притягивал молодежь всей Филадельфии.
Думаю, наш дом действительно был притягателен для филадельфийской молодежи, несмотря на все строгости родителей. Сейчас я многие их строгости понимаю и оправдываю, потому что, когда тебе шестнадцать, упиваешься своей «взрослостью» и легко можно позволить себе лишнее. Дочери Маргарет и Джека Келли не позволяли, хотя поклонников имели множество.
Пегги и Лизанна были хороши! Рослые, красивые, уверенные в себе… Как я им завидовала из-за этой их уверенности, из-за внимания молодых людей! Пожалуй, сами молодые люди мне не были нужны, но их наличие говорило о том, что ты чего-то стоишь. Если девушку-подростка не приглашают на свидания, значит, она заморыш. Да и состояние влюбленности красит любую девушку и украшает жизнь любой женщины.
