Это не мешало бы понять даже многим мужьям. Слегка влюбленная женщина совсем не обязательно изменяет, скорее всего, влюбленность пройдет, а вот блестящие глаза, легкость, какое-то общее состояние эйфории прекрасны… Если мужчина умен и не слишком ревнив, он позволит супруге небольшой флирт ради флирта, важно только, чтобы она не допускала измен даже мысленно, тогда флирт не опасен.
Что-то я не о том…
Сестры были хороши, но начала выправляться и я. К неплохим внешним данным, полученным от родителей, добавились результаты их же забот о физической культуре тела. У нас всех четверых были подтянутые спортивные фигуры, хороший цвет лица, хорошие волосы и не было проблемы угрей. Чистое лицо в подростковом возрасте тоже много значит, я помню подружек и друзей, которые стеснялись своих изрытых угрями лиц не меньше, чем я своей неуклюжести.
Но неуклюжесть постепенно прошла, она исчезла как-то сама собой в результате занятий в театральной труппе. Мама с детства говорила, что я фантазерка, это было так, играя с куклами, а позже разглядывая всякие глянцевые журналы, наводненные красивыми рекламными фотографиями, я фантазировала:
– Мой будущий дом будет вот таким большим…
Подружки смеялись:
– Грейси, это целый дворец!
– Ну и что? А яхта будет вот такая… И вот такая машина… или вот такая… и такая, и такая! А вот на этот прекрасный остров мы поедем отдыхать!
– Для этого надо стать не меньше чем принцессой!
Кто же тогда мог подумать, что так и будет? Что я стану принцессой, буду иметь в качестве дома огромный дворец, у моего мужа будет большой парк великолепных машин, и отдыхать мы будем на роскошной яхте (Аристотеля Онассиса) на прекрасных островах…
И все же толстушка Грейси, неловкая, неуверенная, страшно замкнутая, быстро превращалась в довольно свободную девушку. Мы с подругами обожали кино, особенно слезливые мелодрамы с красавчиками вроде Алана Лэдда, любили поболтать в кафе в субботу, потанцевать и просто повеселиться от души. Подружки называли меня чертенком, способным хихикать даже в серьезные и торжественные моменты, клоуном, с которым не соскучишься, и поражались, куда это все девалось дома? Вернее, не дома, а в присутствии родителей.
Сейчас я понимаю, что уже тогда во мне словно жили две Грейс, одна – тот самый бесенок, который толкал на исполнение на сцене танца под говорящим названием «Танец огня», заставлял шкодничать или быть душой компании, в том числе и юношеской, иметь множество поклонников, и вторая – тихая, почти незаметная девочка, которая успехов в спорте не добилась, а потому никакой ценности для родителей не имела. Подружки поражались, как менялась я, стоило заслышать мамин и особенно папин голос, как норовила стать незаметней, вжаться в спинку кресла, умолкнуть.
Почему? Я не боялась родителей, папа махнул на меня рукой, поняв, что чемпионкой я не стану, а остальное его не интересовало. А мама по-своему жалела дочь-дурнушку, вечно болевшую, неуверенную и проблемную. Они не заметили, когда я перестала быть дурнушкой и научилась решать свои проблемы сама. Но в их присутствии я… играла (неужели играла?!) все ту же Грейси, у которой насморк и которой нужна поддержка.
Неужели защитная реакция «ненужного» ребенка настолько вошла в мою плоть и кровь, что стала второй натурой? Мэри Фрисби как-то сказала, что я хитрая, потому что научилась извлекать выгоду из своей неуверенности.
– Как это?
– А так! Ты держишься уверенно и по-королевски, но при этом так, что тебя все время хочется опекать и тебе помогать. Уверена, что, споткнись мы вдвоем, поддерживать бросятся тебя, а не меня. И слезу утирать тоже тебе.
– Потому что я слабее.
– Ничего ты не слабее! Ты можешь отшить любого одним взглядом, и никому не придет в голову обращаться с тобой вольно или сделать неприличное предложение, но при этом все норовят с тобой возиться.
Мэри объяснила, что что-то внутри меня, что не высказать словами, заставляет окружающих возиться со мной, быть готовыми немедленно оказать помощь.
– Это правда, из десятка девушек, сломавших каблуки одновременно, руку помощи протянут прежде всего тебе. И через лужу на руках перенесут тебя первой. Не потому, что ты самая красивая, есть и получше, а потому, что у всех вокруг откуда-то само собой рождается понимание, что о тебе нужно заботиться, тебе нужно помогать.
Я задумалась. Наверное, Мэри права, так и есть. Вокруг меня всегда суетились, заботились, помогали, оберегали. Даже тогда, когда я уже стала сильной сама и вполне могла позаботиться не только о себе, но и об окружающих. Что я и делаю! Как-то само собой получается, что я стараюсь быть приятной, угодить другим, в то время как носятся со мной.
Двуличная Грейс вовсе не была двуличной, просто у меня действительно двойственная натура, и Грейс, босиком танцующая «Танец огня» или выступающая в роли Питера Пэна, столь же естественна, как и Грейс, вызывающая к себе сочувствие и старающаяся стать как можно незаметней в случае недовольства родителей. Возможно, именно эта двойственность позволила без больших усилий играть на сцене и в кино. Мне требовались усилия, только чтобы представить себя на месте Катарины в «Укрощении строптивой», в ролях из фильмов Хичкока, вообще в любых ролях. И в роли принцессы тоже.
Первым серьезным романом для меня стали отношения с Чарльзом Харпером Дэвисом, он учился вместе с Келлом. В «Пенн Чартер Скул» существовало элитное общество старшеклассников – «Общество Трезубца». Нелепое название? Да, возможно, но тогда мы так не считали, напротив, гвоздем сезона считался бал именно этого общества. Явиться на бал «Общества Трезубца» по приглашению одного из его видных членов – это событие вполне достойно зависти подруг.
Наверное, в то время я уже представляла собой нечто симпатичное, ведь привести дурнушку-тихоню на обозрение всей школы было бы слишком рискованным поступком. Мне шел пятнадцатый год, ни о каком замужестве речи идти не могло, но угроза для отношений перейти в более серьезные существовала. Чарльз был старше, он окончил школу на три года раньше меня, то есть в 1944 году, и решил идти на флот, чтобы успеть стать героем, пока не закончилась война. О, как мне нравилось быть возлюбленной будущего героя!.. Что я могла сделать для него? Обручиться или просто подарить девственность?
Чарльз был готов принять любой подарок, но вовсе не был готов мой папа!
Сейчас я безумно благодарна разборчивости моих родителей и суровости нравов моего отца. Чарльз прекрасный молодой человек, мне очень нравилось появляться с ним в обществе друзей, его и моих, нравилось разъезжать на его «Бьюике», вообще нравилось быть взрослой рядом с таким взрослым парнем. Была ли это любовь? Не думаю, просто юношеская влюбленность. Так же относился ко мне и Чарльз, хотя был готов жениться, когда чуть подрасту.
Но отец оказался категорически против. Папа терпеть не мог отца Чарльза – торговца «Бьюиками», почему – не знаю. Против была и мама, ведь Дэвисы не католики (удивительно, мама забыла, что, выходя замуж, не была католичкой сама). Конечно, в пятнадцать я сопротивляться не могла и уступила родительскому диктату. Я так поступала и в гораздо старшем возрасте, даже будучи совершенно самостоятельной финансово, просто сказывалось воспитание семьи Келли.
