Если точно следовать букве «Метода», то актер замыкается в самом себе, для него передача испытываемого чувства становится почти самоцелью, а ведь игра нужна для зрителя в первую очередь. Я видела результаты тех, кто полностью погружался в «Метод» и играл соответственно его требованиям. Сама игра превращалась в невнятное бормотание под нос – актер переживал эмоции, не обращая внимания на зрителей.
У нас было не так, руководитель и вдохновитель Академии Джелинджер считал, что поскольку на сцену мы выходим ради зрителя, то и все остальное должно тоже ориентироваться на него. И не только на сцене. Он строго следил за тем, как мы вообще выглядим, как одеваемся, причесаны, как разговариваем. Не только как звучат наши голоса, насколько они поставлены – это для актеров само собой разумеющееся требование, – а какие слова мы произносим, как это делаем, правильно ли ставим ударения в словах, нет ли косноязычия, как строится фраза.
– Почаще заглядывайте в словарь.
Хороший совет, и хотя у меня не было таких недостатков, привычка следить за своей речью очень помогла в дальнейшем не только на сцене.
В Академии серьезно подходили к вопросам этикета, приглашая к нам преподавателей этой науки и постоянно требуя, чтобы мы выглядели юными леди и джентльменами. На занятия по этикету требовалось приходить в перчатках и шляпках. Забавно было видеть тех, кто вчера изображал бруклинского пьяницу или самодовольную толстую торговку, сплевывающую на тротуар после каждого слова, теперь державшихся с шиком высшего общества. Все верно, не всегда же приходится играть забулдыг или горилл, в актерской практике есть роли джентльменов и леди.
Джелинджер справедливо считал, что пусть лучше мы в жизни будем леди и джентльменами, играющими на сцене пропойц, чем наоборот.
Мне очень помогало умение носить перчатки, полученное еще в Рейвенхилле. А сами жесткие требования к внешнему виду в Академии помогают всю остальную жизнь. Королевскую осанку и умение держаться по-королевски я приобрела именно там. Когда приехала домой на Рождество, родные изумились. Прошла всего пара месяцев, а прежняя Грейси перестала существовать. Нет, я и раньше выглядела леди, но теперь мой вид прошел шлифовку не мамиными наставлениями о чистоте и аккуратности, а жесткими требованиями Академии к внешнему виду и манерам. Я благодарна.
Царственная осанка, красивая посадка головы, взгляд, одновременно строгий и приветливый, умение при необходимости держать собеседника на расстоянии одним своим видом очень пригодились. Конечно, у меня были внешность и задатки Келли, но раскрылись они именно во время учебы. Папа всегда требовал от нас самосовершенствования, и это очень помогло мне в жизни.
Вообще, иногда мне кажется, что сама судьба готовила меня к главной роли – принцессы Монако, супруги князя Ренье. Сначала это были сестры Рейвенхиллской школы, мамины и папины требования, уроки дяди Джорджа и, наконец, требования Академии. Все это плюс мои собственные усилия и позволили выглядеть с толикой королевской холодности и приветливо одновременно.
Но главной моей заботой оказалась постановка голоса. С одной стороны, гнусавый, с другой – то и дело срывающийся на писк, голос доставлял мне много проблем. Это Питер Пэн мог пищать, мало в каких ролях такое позволительно.
Нашими голосами занимались Д’Анджело и Эдвард Гудмен. У Эдварда был безукоризненный оксбриджский выговор, которого он стал упорно добиваться и у нас. И снова мне помогла первая школа, ведь до самого шестого класса у меня не было ни одной учительницы-американки, а говорили по-английски без американизмов и акцента. Конечно, акцент я все равно «подхватила» дома, но прежде всего следовало понизить сам тембр голоса и научиться правильно дышать.
У Гудмена была своеобразная система обучения – нас усаживали на прямые стулья с высокими спинками и заставляли выполнять на первый взгляд нелепые упражнения, дыхательные и голосовые. Зато это позволило быстро значительно расширить голосовой диапазон, а мне еще и понизить высокий тембр.
Первой реакцией Гудмена на мой писк было:
– Вам следует избавиться от вашей ужасающей гнусавости!
– Как?
– Дополнительными занятиями.
Сам Гудмен дополнительно заниматься со мной не стал, но Мэри Мэджи нашла для меня учителя – оперного тенора Марио Фьорелло. Часы упражнений с бельевой прищепкой на носу и мычания, блеянья, аканья, «хохоканья» и хихиканья на стуле с жесткой спинкой у Гудмена дали свой результат. Постоянная работа над голосом, четкое произношение гласных и согласных, работа над беззвучным и незаметным вдохом («Вы же не тяжеловозы, чтобы сопеть, вдыхая!») и правильной интонацией вкупе с понижением регистра так изменили мой голос, что удивились даже подруги.
В Филадельфии это называлось «британский акцент Грейс», или «новый голос Грейс». Папа сказал проще:
– Тюлень пытается изображать английскую королеву.
Имелось в виду отсутствие писклявости и то, что я перестала вжиматься в спинку стула, а сидела прямо и горделиво.
– Это моя работа.
– Ты собираешься играть королев?
– В том числе и их.
– Ну-ну…
Джек Келли просто не знал, что добавить. Грейси не просилась домой, не растерялась, похоже, даже не скучала. И так сильно изменилась!
Меня не вернули домой, не заставили бросить Академию только потому, что пока еще не верили в то, что это всерьез и надолго. Даже ежедневные голосовые упражнения вызывали только насмешки, но не уважение и не сочувствие. Но я знала, что должна, а потому не обращала внимания. Упорство и труд все перетрут, они не только помогли поставить голос и сделать его живым, но и заставили родных перестать насмехаться. В конце концов, упорство и настойчивость у Келли всегда ценились.
Время самостоятельной жизни в Нью-Йорке в «Барбизонке» было хорошо еще и тем, что никто не мешал мне примерять разные образы. Примись я на глазах у мамы одеваться то по-королевски, то вдруг выряжаться, словно дочка фермера из Айдахо, то «синим чулком», то строгой барышней из престижной школы, кое-какие образы она одобрила бы, но не все признала. А появиться перед папой, одевшись в толстенный вязаный свитер и старую твидовую юбку, вообще немыслимо, он немедленно поинтересовался бы у мамы, не больна ли я. Правда, в том случае, если бы эти свитер и юбку заметил.
Быть разной, каждый день иной в зависимости от настроения, от ситуации, то королевой, то простой сельской девчонкой, то скромной, то взбалмошной, то строгой, то игривой, одеваться и выглядеть соответственно настроению… это ли не счастье?
Сейчас думать так смешно, потому что прошли годы, и я выбрала для себя стиль раз и навсегда, следую этому стилю уже больше четверти века и менять не собираюсь. Это стиль Грейс Келли, принцессы Монако. Им восхищаются, ему подражают, и сменить его нельзя. НЕЛЬЗЯ. Принцесса должна быть памятником самой себе двадцатипятилетней давности без права перемен.
Вообще, иконы стиля, в которые я угодила, должны держать этот избранный стиль до конца своей жизни. Всегда, в любых условиях, при любых ситуациях. Стиль только тогда стиль, когда он с тобой все двадцать четыре часа, стоит только на час перестать следить за собой – обязательно попадешь в неприятную ситуацию, именно в этот час рядом окажется назойливый репортер, подловят фотографы или произойдет еще что-нибудь.
