Убедившись, что Дон покинул наш дом, меня вызвали для серьезного разговора.
– Как ты могла так обмануть наше доверие?! Тайком встречаться с человеком гораздо старше себя и к тому же актером!..
Но главный вопрос: не выскочила ли я тайком замуж за Ричардсона?
– Как я могла тайком выйти за него замуж, если вы сами мне показываете письмо о пока не состоявшемся разводе?
Родителей прорвало. Отец кричал так, что звенели стекла, мама пыталась более спокойным тоном выяснить, что же могло меня привлечь в еврее.
Попытка поинтересоваться, чем еврей Дон хуже ирландца Келла, вызвала новую бурю возмущения.
– Келл американец!
– Дон тоже.
– Он еврей, и этим все сказано!
Коммунистов и евреев отец не переносил на дух.
Меня не просто довели до слез, это была настоящая истерика. Я рыдала несколько часов.
Домашний арест был строгим, меня и на шаг не выпускали из дома без чьего-либо сопровождения. Я могла бы написать Дону и попросить сестер отправить это письмо тайком, но теперь не доверяла ни Пегги, ни Лизанне, помня то, как они хохотали вместе с Келлом и родителями, радуясь унижению Ричардсона. Раньше с Келлом мы были большими друзьями, я понимала его желание вырваться на свободу из-под жесткой опеки, теперь же и от брата не приходилось ожидать ничего хорошего.
Я рассказала о своем горе только Мэри Фрисби, подружке еще со школьных времен. А еще написала откровенное письмо своей соседке по комнате в «Барбизонке» Пруди.
Дома же установились более чем холодные отношения. Я не желала разговаривать с родителями, так легко распоряжавшимися моей судьбой. Мне девятнадцать, я сама зарабатывала на жизнь и уже имела профессию, могла себя содержать. Почему же нельзя выйти замуж за того, кого я люблю?
Что-то подсказывало, что дело не только в национальности Дона, скорее родители противились моей независимости. Я посмела сама что-то решать, зарабатывать, быть успешной и даже выбрать себе мужа по своему чувству, не спрашивая родителей. За это следовало примерно наказать, не то войду во вкус и вовсе перестану подчиняться.
Обедали молча, часто я вообще отказывалась выходить в столовую, объявляя, что болит голова. Потом потребовала, чтобы меня отпустили в Нью-Йорк, следовало забрать вещи, потому что занятия закончились. Мама отправилась со мной.
Вообще-то, родители были озадачены. Тихоня Грейс, конечно, не решилась уйти из дома, хлопнув дверью, или закатить ответный скандал, но разговаривать с папой и мамой не собиралась.
Мэри Фрисби интересовалась, почему я не могу просто уйти жить с Доном. К сожалению (или счастью?), это было невозможно, потому что Ричардсон женат, а я несовершеннолетняя. Это грозило бы ему обвинением в растлении несовершеннолетней и тюрьмой. Не сомневаюсь, что папа задействовал бы все возможные рычаги, чтобы упечь туда Дона надолго, потому что именно в Нью-Йорке совершеннолетие наступает в двадцать один год, значит, еще два года я была полностью во власти родителей.
Не знаю, что было бы дальше, не начни теперь помогать мне профессия. Ежегодно двое выпускников Академии получали приглашение играть в летнем театре округа Бакс в Нью-Хоуне, в Пенсильвании. Это считалось очень престижно, отказаться никому не пришло бы в голову.
Я получила такое приглашение! Мало того, в тот год ставили дядиных «Факелоносцев»!
– Дядя Джордж…
Он понял все без объяснений.
– Ты будешь там играть, даже если мне самому придется подраться с Джеком!
Это не помешало дяде отказаться прийти на спектакль, когда тот состоялся. Джордж Келли мотивировал это тем, что на спектакли летних театриков не ходит, хотя его приглашал продюсер выступления. Думаю, он не пошел, потому что боялся разочароваться в моей игре.
А права играть я добилась сама.
– Меня пригласили в театр округа Бакс, такой чести удостаиваются всего двое из выпуска.
Сказано таким ледяным тоном, что мама не нашла что ответить. Мы уже месяц не разговаривали, за столом во время обеда стояла почти гробовая тишина. Это страшно действовало на нервы, но я не желала разговаривать с родителями, а они желали дать понять мне всю преступность моего поведения. Келл и Лизанна тоже чувствовали себя неуютно, они не могли не понимать, что устроить такой прием Дону просто непорядочно. Можно было принять его нормально, а потом высказать все, что не устраивает.
Мама поговорила с папой, и они решили, что мне можно позволить играть в театре летом с условием, что я буду при этом жить дома, то есть мне предстояло каждый день совершать поездки из Филадельфии в Нью-Хоун и обратно.
К этому времени я хорошенько поразмыслила и осознала, что, как бы хорошо ни зарабатывала моделью, до совершеннолетия я завишу от родителей просто по закону, следовательно, пока они могут испортить мне жизнь в случае непослушания.
Ма Келли много лет внушала нам, что нельзя показывать свои истинные чувства, никто не должен знать, что именно у тебя на душе и в мыслях, в любом случае нужно делать вид, что все в порядке.
Я научилась. До совершеннолетия от меня требовалось выглядеть послушной девочкой, как я делала раньше. Мы с Доном просто поторопились, раскрыв свои отношения. Нужно было подождать, пока он не разведется, а я не стану актрисой. Это следовало учесть и впредь не ошибаться.
У меня просто не было другого выхода, кроме как играть послушную дочь. Вернее, послушную только в определенных пределах, позволить разрушить свою карьеру я не могла.
– Я буду играть в Нью-Хоуне, даже если придется каждый день проводить по несколько часов за рулем вместо сна!
Папа настороженно отнесся к такой покорности, особенно после месяца молчания, но возразить нечего – меня пригласили одну из двоих, требованию жить дома я подчинялась… Пришлось проглотить…
Проглотили и то, что я не пригласила на премьеру. Сгладила углы мама. Теперь я понимаю, что во время этих конфликтов ей приходилось нелегко, она пыталась влиять на папу и при этом налаживать отношения со мной. Я держалась гордо и послушно, в конце концов, я актриса, а потому должна и буду играть покорность до определенного момента.
Я обманывала сама себя, ничего я не играла, а действительно была покорной. Дон злился, когда я категорически отказывалась обсуждать с кем бы то ни было свою семью. Келли можно только восхищаться, никто не имел (и не имеет) права осуждать Келли и принципы их жизни! Отец многого добился в жизни сам, мама тоже, и Келл… А что у Пегги и Лизанны не получилось, это не значит, что принципы жизни Келли неверны.
Моя покорность и боязнь возразить родителям хоть словом еще не раз ставили меня в трудное положение, но это ничего не изменило, я по-прежнему люблю отца, хотя его давно нет с нами. И по-прежнему считаю Джека Келли выдающимся американцем. И никому не позволяю в этом усомниться.
