– Гримальди снова пошли на поводу у младшей дочери!
– Стефании пришелся не по вкусу пансионат, и папа с мамой немедленно забрали ее оттуда.
– Принцессе не место рядом с простыми смертными!
– Принцессе Стефании нужны особые условия, она не может жить в монастырском пансионе!
Сестры немедленно заявили, что Стефания невыносима, просто не приучена к дисциплине, несдержанна и дурно воспитана.
– Такой девочке строгое монастырское воспитание нужно в первую очередь! Отсутствие бассейна и теннисного корта здесь ни при чем.
Да, конечно, отсутствие приличного теннисного корта совершенно ни при чем, а вот отсутствие тепла и понимания очевидно!
Не хочется больше вспоминать об этом мрачном и душевно холодном заведении с немецкими овчарками в качестве охраны от побегов. Стефанию мы забрали после первого же семестра и перевели в другой пансион в Париже. Строгостей там было не меньше, но условия (не только бытовые, но и душевные) куда лучше. Стефания не стала менее строптивой, однако ее не запирали в комнате в наказание и не оставляли без душа.
У меня две дочери, обе красавицы с рождения. Сын тоже красавец, но о нем, как о наследнике, разговор особый.
Я в таковых в детстве не числилась. Все мое детство – яркий пример, как не должен расти ребенок. Нет, семья Келли весьма состоятельна, родители имели возможность дать нам все, в чем мы не только нуждались, но что «полагалось» в состоятельных домах. Кроме того, нам очень повезло, что и папа и мама увлекались спортом, отменно плавали, занимались гимнастикой, к чему приучили и нас тоже.
Это очень важно, потому что, если ребенок с самого раннего детства знает, что солнце, воздух, вода и движение не только важны, но и приятны, он всю жизнь будет следовать такому примеру. Сразу могу оговориться: не всегда правильный образ жизни обязательно приводит к крепости организма. Мои сестры и брат росли крепкими и сильными, я же постоянно болела и была очень слабой. Почему? Этого так никто и не понял, ведь питалась я вместе со всеми, бегала и прыгала не меньше, плавала, делала гимнастические упражнения… И без конца ходила с насморком, падала, разбивая коленки, простывала, проводила целые недели в постели.
Физически прекрасно развитая семья Келли слегка презирала меня за немощность.
Вернее, не слегка, от папы я то и дело слышала: «Слабачка!» – мама вздыхала: «Вечно наша Грейс болеет», а брат и сестры не упускали случая посмеяться.
Тогда никто не понимал, почему я болею. Сейчас я точно знаю почему: из-за недостатка любви.
Если бы это прочла моя мама, она была бы не просто возмущена, Ма Келли прервала бы со мной всякое общение (какого никогда толком и не было) и предала анафеме!
Но это так. Папа любил Пегги и возлагал надежды на Келла, маминой любимицей была симпатичная Лизанна. Я – ничья, для меня не нашлось никого в семье, кто любил бы. Сейчас я размышляю об этом спокойно, но много лет старалась не только не говорить на эту тему, но избегала даже думать! Казалось преступлением обвинять в нелюбви тех, кто дал жизнь и вырастил.
Я уже говорила, что семью Келли не полагалось критиковать, что в ней был культ почитания отца и послушания матери. И к чему это привело, тоже говорила. Я не критикую, что было, то было, для себя я еще в детстве поняла только одно: своим детям я обязательно буду твердить, что люблю их всех одинаково, а дочерям, что они красивы, даже если вдруг уродятся дурнушками. Этого не случилось, все трое наших с Ренье детей красивы, но я все равно не забываю напоминать об этом девочкам.
Такой непривычный для Европы подход считается признаком избалованности и осуждается, как американский. Я могла бы возразить, в Америке в детстве мне никто не говорил не только о красоте, будущей красоте или хотя бы возможной будущей привлекательности, напротив, подчеркивали, что я гадкий утенок, которому никогда не стать прекрасным лебедем.
Это неправильно, потому что любовь и ласка не мешают строгости и требовательности. Плохо, что я не умею требовать от своих детей, хотя они считают меня очень строгой мамой. В детстве они ныли, что другим детям позволяют то, что непозволительно им. Отвечать, что им дано то, чего нет у других, нельзя, это означало бы подчеркнуть их особое положение, чего нам с Ренье вовсе не хотелось.
Ни за что бы не поверила, расскажи мне кто-нибудь заранее, что у принцессы столько проблем не только собственных, но и детских. Жизнь во дворце всем кажется раем, и мало кто задумывается о проблемах, особенно если мы о них не рассказываем. Зачем? Помочь никто не сможет, ведь убить интерес к себе и своей семье можно только одним – безобразным поведением или полным невниманием к остальным. Это для нас неприемлемо, потому приходится терпеть и нам, и детям.
Никто не желает понять, что сама жизнь в аквариуме воспитывает детей иначе, чем жизнь в обычном доме. Можно тысячу раз в день сказать дочери, что она обыкновенная девочка, как все, и должна держаться, как все. Но если утром в школу ребенка приходится отвозить в багажнике автомобиля, потому что репортеры затеяли охоту за принцессой, чтобы заработать большие деньги, обещанные за фотографию Стефании на занятиях или хотя бы у крыльца, то она не может чувствовать себя обыкновенной.
Однажды в детском саду некая дама решила побеседовать с детьми, как со взрослыми. Почему-то именно так трактуются вопросы вроде: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?»
Был задан именно этот вопрос. Мальчики один за другим называли приглянувшиеся им профессии, хотя я могла бы совершенно точно предсказать, что ни один из них не станет ни пожарным, ни полисменом, ни автогонщиком, ни тем более водолазом, семьи не позволят. Но все отвечали соответственно своим детским мечтам, когда же мечтать, как ни в детстве, никто из них не чувствовал ответственности за свои мечты и намерения.
Когда подошла очередь Альбера, он чуть смутился:
– У меня не будет выбора, мадам.
Меня словно ударили наотмашь. Мальчик прав, у него просто не будет никакого выбора, он не будет иметь права стать кем-то, кроме князя Монако. Не только потому, что рожден принцем, но и потому, что мы воспитываем у него ответственность за страну, в которой родился. Вряд ли сам Альбер до конца сознавал то, что произнес, но недаром говорят, что устами младенца глаголет истина.
Когда Альбер родился, жители Монако словно сошли с ума. Если в честь свадьбы нам прислали множество подарков от совершенно незнакомых людей (Ренье всегда говорил, что он единственный монарх в мире, который знает каждого из своих подданных, но он преувеличивал), то теперь дворец просто завалили подарками.
– Ренье, еще чуть, и дворец будет погребен под несметным количеством вещичек для новорожденного принца и телеграммами с поздравлениями!
– Дорогая, ты забыла о цветах. Два миллиона орхидей – так монегаски поздравляют свою принцессу с рождением принца.
Даже сейчас у меня спазм в горле, цветов действительно было столько, что пришлось взмолиться:
