В дело вмешался папа Иоанн, прислав обращение с просьбой ко мне отказаться от съемок в кино, он напоминал, что я добрая католичка и должна думать не только о себе, но прежде всего о своей стране.
Страна тоже не осталась в стороне, монегаски поддались общему психозу, сплотились, как перед лицом врага, и обратились к Ренье с общей просьбой прекратить всякие попытки принцессы вернуться на экран, а прессу заставить замолчать и не позорить имя супруги князя Монако.
Я не могла поверить своим глазам и ушам: мне запрещали заниматься любимым делом только на основании того, что я принцесса Монако!
Я не собиралась делать ничего предосудительного, бросать или плохо выполнять свои обязанности, государственные и семейные. Намеревалась только во время отпуска (может же быть он у меня?!) заняться своей профессией, не принося никому никаких неприятностей, никого не оскорбляя, никому не мешая. Мне отказывали даже в праве в свободное время заниматься тем, чем я хочу!
Но ведь я тоже человек, имею какие-то права, кроме обязанности вечно улыбаться и демонстрировать царственное спокойствие, чтобы все считали, что у Монако дела в порядке. Дела уже были в порядке, не считая трений с Францией, но они имелись всегда, богатая большая соседка никак не могла простить маленькому княжеству его независимости.
Общественное мнение победило, я отказалась от съемок и впала в депрессию.
Это были ужасные дни, не хотелось ни с кем разговаривать, никого видеть, даже детей. Каюсь, был момент полного малодушия, всего лишь мгновение, но оно было, когда я пожалела даже о том, что у меня есть семья и что я принцесса Грейс.
О разводе с Ренье я никогда не думала. Во-первых, его вины в поднявшейся нелепой шумихе не было, князь дал свое согласие на съемки и выразил желание мне помочь, а вот его подданные… Те, кому я столько помогала, ради чьего благосостояния старалась привлекать туристов, о ком заботилась, с кем, как мне казалось, уже установилось взаимопонимание, теперь отказывали мне в праве быть самой собой.
Уехать из Монако нельзя, согласно брачному договору я теряла всякое право на детей, это означало бы расстаться с ними навсегда. Оставить Каролину и Альбера?! Ни за что! Лучше оставить кино.
Конечно, победила любовь к детям и Ренье, но шрам на сердце остался, и глубокий. Из депрессии я выбралась не скоро.
У нас в семье не велись разговоры о том, почему мама больше не играет в кино, детям было сказано, когда подросли, что принцессе не положено играть. Конечно, повзрослевшая Каролина узнала историю моего неучастия в съемках «Марни», тайком посмотрела фильм (где и нашла?) и дернула плечиком:
– Хорошо, что тебе не разрешили сниматься в этой гадости.
Фильм действительно провалился, несмотря на красавицу Типпи Хедрен и Шона Коннери. Хичкок был настолько зол из-за всей шумихи, что вылил злость на экран, картина получилась мрачной и оставляла тяжелый осадок. То ли дело «Окно во двор»!
Переживала я долго. В рассказе о нашей с Ренье свадьбе непременно утверждают, что я потому так волновалась, стоя на коленях перед алтарем, что делала выбор между карьерой актрисы и семейной жизнью, между прежней и новой жизнью. Это не так, к моменту входа в собор выбор был давно сделан в пользу Ренье и замужества, то есть новой жизни.
Настоящий выбор я сделала тогда, лежа в спальне и рыдая над своей странной судьбой.
И снова не так. У меня не было выбора, мне в нем отказали! Я просто красивая игрушка, обязанная выполнять определенные представительские функции. Никого не интересует, что у меня внутри, важно, чтобы я улыбалась, была всегда приветлива и доброжелательна, излучала уверенность и держалась с царственным спокойствием.
Я – принцесса Монако, этим все сказано, у меня есть только обязанности и нет никаких прав, даже права быть собой. И выхода нет, потому что дети, потому что я не смогла бы расстаться с Каролиной и Альбером, как это сделала, разведясь с мужем, княгиня Шарлотта. Нет, я не желала судьбы Ренье своим детям, я знала, что должна сама читать им на ночь сказки, петь колыбельные, баюкать, наконец. Должна видеть, как они пойдут учиться и как сделают первые шаги на лыжах, как впервые прыгнут в воду или проедут на велосипеде. Я должна быть их мамой, а не просто женщиной, давшей жизнь.
И ради этих двух малышей я готова отказаться от кино, от своей любимой работы, буду сглаживать бесконечные углы в отношениях с их отцом, делать вид, что не замечаю его вспышек беспричинного гнева, буду улыбаться на приемах, когда хочется плакать, говорить другим ободряющие слова, когда хочется выть от одиночества…
В Монако я одна, даже рядом с Ренье одна, потому что не могу быть только женщиной, дающей жизнь нашим детям, а душевное равновесие и единение даются все труднее. У нас всего две точки соприкосновения – дети и Монако. Не так мало? Конечно, но и не так много, как хотелось бы. Дело не в том, что мы любим разные виды спорта и разную музыку, разные блюда кухни и разный отдых. Люди могут и должны быть разными, но мы перестали быть одним целым (а были?).
Для Ренье важно только то, что делает и любит он. Все мои занятия не больше чем женская блажь. Особенно это проявилось, когда повзрослели дети. От нечего делать я занялась коллажами из цветов, керамикой и еще много чем. Конечно, это не большая политика и, возможно, выглядит несерьезно для князя Монако, но выставлять собственную жену на смех перед гостями жестоко. Ренье смеялся над моей выставкой, засыпал на организованных мной концертах, откровенно скучал на самых разных мероприятиях, где я являлась хозяйкой и распорядительницей. Скучно? Возможно, но разве мне не так же скучно на разных заседаниях и не хочется спать вместо того, чтобы улыбаться во время приемов? Я терплю, потому что уважаю Ренье, потому что считаю его дела, его интересы достойными внимания. Я не интересуюсь музеем Океанологии, но непременно уделяю ему много внимания, стараюсь привлечь к нему внимание, чтобы было больше посетителей.
Делаю все, что могу, для семьи, Ренье и монегасков.
Но почему же только я? Почему мне самой непозволительно делать то, что нравится и хочется мне, если оно не в ущерб остальным?
Любить не значит держать в клетке, даже золотой и осыпанной бриллиантами. Иногда хочется крикнуть:
– Не нужно бриллиантов, дайте свободу!
Прошло немало лет, прежде чем я смогла оценить, что приобрела, став принцессой Монако, и что потеряла. Оно неравноценно, несопоставимо, незаменимо.
Тогда я согласилась с требованием монегасков и французских газет – отказалась сниматься. Хичкок ответил понимающе:
– Грейс, это всего лишь фильм.
Но в голосе я слышала другое. Он понимал, что это не всего лишь фильм, это судьбоносное решение, отрезающее мне возвращение к прежней жизни, к свободе. В тот день Грейс Келли перестала существовать, я окончательно стала принцессой Грейс.
И все же я нашла способ хотя бы иногда выходить из аквариума. И выходить… на сцену!
