Это было то, о чем мы мечтали еще на корабле по пути в Нью-Йорк. Вечерами и даже ночами мы обсуждали роль, то, как играть, как поворачиваться к свету, к камере, как подать себя в наиболее выигрышном виде… Стиллер просто забывал о себе, он делал фильм для меня, старался, чтобы именно я показала себя с наилучшей стороны и как актриса, и как обладательница красивого лица.
Позже я думала, может, это его и сгубило? Он так ревностно относился к моему успеху, так старался ради него, что о себе забывал. А Майеру вовсе не был нужен строптивый режиссер, горой стоявший на страже интересов начинающей актрисы, причем актрисы, все еще плохо знавшей английский, которой можно бы диктовать свои условия. Майер считал, что без Стиллера я буду безвольна и послушна.
Но он ошибся, это по отношению к самому Морицу Стиллеру я была такой – безвольной и послушной, оставшись одна и немного придя в себя, я быстро показала, чего стою.
Съемки фильма шли напряженно. Мориц не привык к диктату на площадке кого-то, кроме себя самого. Я к его диктату относилась не просто с пониманием, но и с удовольствием, потому что верила: Стиллер сделает все, чтобы я имела успех. А вот остальные этому не радовались, особенно продюсер, который предпочитал диктат собственный.
У продюсеров студии было иное, чем у Стиллера, мнение по поводу каждой сцены, расходов на съемки и моего амплуа.
Моша твердил мне, что я способна на большее, чем роль несчастной влюбленной в аристократа крестьянки, могу по-настоящему играть, и многим опытным и обученным актрисам до меня далеко. Оставайся он рядом со мной, наверняка были бы очень серьезные роли, но Стиллер не вписался в Голливуд (или просто Голливуд не дорос до тогдашнего Стиллера).
Закончилось все печально – его просто отстранили от съемок, и контракт был расторгнут.
Я рыдала безутешно, это означало и мое отстранение, продолжать карьеру в МГМ без Морица казалось немыслимым. Что делать дальше? Если самого Стиллера тут же пригласила к себе конкурирующая студия, то что будет со мной?
Мориц заявил твердо:
– Ты должна продолжить играть как ни в чем не бывало. Только старайся соблюсти ту концепцию роли, которую мы разработали.
Никакой особой концепции, как и самой роли, не было, обо всем сказано в названии фильма. Роковая соблазнительница, получившая в конце концов по заслугам. Но я довела роль до конца. Никому не было дела до того, что я истинная ни в малейшей степени не соответствую экранному образу, этот образ очаровал всех, фильм имел большой успех, а Майер радовался, что, согласившись на приезд Гарбо вместе со Стиллером, обрел новую звезду, а от моего опекуна сумел избавиться.
Кстати, Мориц официальным опекуном не был, а потому мой первый контракт с МГМ пришлось отправлять маме в Стокгольм на подпись. Контракт унизительный, почти рабский, с ничтожной оплатой и безумными требованиями. Но такова практика всех студий по отношению к начинающим актрисам.
Моша снял еще три фильма, но настоящий европейский режиссер, идущий впереди времени, желавший снимать глубокие серьезные картины вместо эксцентричных поделок, был Голливуду не нужен. Не только Майер, но и другие студии предпочли лучше не иметь Стиллера в числе своих режиссеров, чем выполнять его разумные требования, казавшиеся акулам Голливуда капризами. Мориц был категорически против диктата продюсеров на площадке, он всегда твердил, что работа продюсера заканчивается, как только звучит команда «Мотор!». Это дело режиссера – как снимать, как монтировать, как репетировать с актерами, как строить мизансцены… Голливуд желал диктовать.
У Стиллера отношения и на другой студии становились все более напряженными, а мне предложили новую роль в фильме «Плоть и дьявол» в паре с настоящей звездой того времени Джоном Гилбертом.
О Джоне обязательно нужно рассказать отдельно, я едва не стала его женой.
О нас с Мошей ходило такое количество разных слухов, что, чтобы их опровергнуть, пришлось писать десятки страниц.
Стиллер гей? Бисексуал? Какие у нас были отношения кроме отношений наставника и ученицы? Делал ли он на меня ставку только как на начинающую актрису с большим будущим или хотел чего-то большего? Как относился к моим романам на стороне, если таковые бывали? Что испытывал, видя мои экранные поцелуи?
Очень хочется ответить вопросом: «Какое кому до этого дело?!» Но все-таки кое-что расскажу.
В одном из первых интервью в Голливуде на вопрос, была ли я замужем, я честно ответила:
– Не была, но я живу с Морицем.
Последовавшая оторопь репортера объяснила мне, что сказано что-то не то. Нужно знать Голливуд тех лет с его ханжескими пуританскими законами. Все деятели киноискусства, а актеры и режиссеры особенно, должны быть образцами высокой морали. Ну, если не быть, то хотя бы так выглядеть. Обязательно наличие семьи, разумеется, тоже образцовой, никакого вольного поведения у репортеров на виду… О любовной связи чтоб никто не слышал, разводы не для звезд Голливуда, а уж о словах «гей», «лесбиянка» или «бисексуал» вообще следовало забыть!
И вдруг на фоне этих строжайших законов морали какая-то европейская пигалица, ничего собой не представляющая, заявляет, что, будучи несовершеннолетней, живет со своим наставником, который старше на тринадцать лет!
Скандала не случилось только потому, что я еще не была никем. Как, впрочем, и Мориц. Репортеры пожали плечами, решив, что то ли я не поняла вопроса, заданного по-английски, то ли переводчик не силен в шведском. А может, это такая шутка по-шведски? Знаете, в этой Швеции все такие шутники… тупые шутники…
Заявление сошло с рук, но вызвало шок у Стиллера, который куда лучше меня понимал истинное положение дел с моралью в Голливуде. Эта мораль двойная, репортеры, прекрасно знающие о грешках и грехах актеров и режиссеров, получали деньги за свое молчание и молчали, а образцовые голливудские звезды за закрытыми дверями вели тот образ жизни, который предпочитали. Все довольны и счастливы – внешние атрибуты морали соблюдены, репортеры не слишком настойчивы, потому что им хорошо платят как за жареные факты, так и за их сокрытие, а публика ни о чем не подозревает.
Стиллер предусмотрел возможные ляпы с моей стороны и попросту запретил давать какие бы то ни было интервью. Позже к этому требованию присоединились и на студии:
– Сфинкс должен молчать. Чем меньше будет сказано, тем лучше, образ холодной, загадочной скандинавки Гарбо больше к лицу, чем глупая болтовня с опасностью выдать какой-нибудь нелицеприятный секрет.
Я подчинилась по нескольким причинам сразу: все еще плохо знала английский и боялась выглядеть нелепо из-за акцента и ошибок, все же не была столь образованна, чтобы отвечать красиво на чужом языке, боялась вообще обнаружить свое ущербное образование, к тому же я патологически застенчива и предпочитаю одиночество. В данном случае интересы студии совпали с моими собственными.
В Голливуде Стиллер никак не мог вести привычный и желанный ему образ жизни, никаких молодых людей рядом с ним быть не могло, поскольку студия была рада любой возможности раскопать на Морица компромат. К тому же быстро выяснилось, что относится он ко мне несколько теплее, чем просто к своей протеже.
