И со Швецией и театром он тоже оказался прав. Я быстро поняла, что ни сниматься в Швеции, ни играть в театре вообще не смогу.
Голливуд есть Голливуд, его можно ругать сколько угодно, но не признать то, что в киноиндустрии всего мира он впереди остальных, невозможно. Можно спорить о качестве фильмов, об уровне профессионализма и художественной ценности продукции Голливуда и европейских студий, даже самых больших, но спорить по поводу гонораров глупо.
Чтобы заработать то, что я теперь имела за один фильм, в Европе мне пришлось бы сыграть в пяти. Да, я уже была звездой, но американской. Даже выход «Любви» с трагическим финалом, снятым для европейского зрителя, не сделал меня дома суперзвездой.
Поняла я еще одно: в Голливуде у меня есть имя и статус, пусть недостаточный для диктата своих условий, но вполне приемлемый для начинающей актрисы с двумя годами съемок и четырьмя фильмами. В Европе никакого. Для европейских реиссеров и студий Голливуд не указ, для зрителей тоже. Это много позже американские фильмы стали законодателями моды и в Старом Свете, тогда еще нет. Снова начинать с нуля безо всякой поддержки и заново зарабатывать статус?
Все равно, не знаю, на что решилась бы, если бы не попытка сыграть на театральной сцене. Эдингтон и тут оказался прав. Меня пригласили сыграть в пьесе, я даже репетировала и дошла до премьеры, которая… не состоялась. Причина: у голливудской звезды слишком дрожали колени, меня охватила страшная паника и от страха сел голос. Премьеру пришлось отменить, мне – сделать вид, что простужена, и постараться поскорей покинуть Швецию во избежание нового позора.
Я не гожусь для сцены, я актриса кино, значит, нужно следовать мудрому совету Харри: возвращаться в Голливуд, завязать себя в узел и играть с утра до вечера все, что ни предложат, чтобы как можно скорей пополнять счет в банке.
Я вернулась, Эдингтон был рад:
– Грета, ты поступила мудро, нельзя отталкивать руку дающего. Заработай славу и деньги – и сможешь плюнуть Майеру в лицо.
Легко сказать – заработай.
Следующие пять лет, выполняя контракт, который помог подписать Эдингтон, мне пришлось играть роли женщин-вамп без остановки. Фильм следовал за фильмом, роль за ролью, но их даже запомнить невозможно, не только осмыслить. Чем отличалась Марианна из «Божественной женщины» от Лили Стерлинг в «Орхидеях»? Пустые фильмы, пустые роли, но лучшие условия съемки, лучшие партнеры, режиссеры, операторы, гримеры, осветители…
Отчасти я начала диктовать условия студии, требуя минимума присутствующих на площадке, меня смущали даже осветители, не говоря уже о просто любопытных. Получая огромные доходы от моих фильмов, студия шла навстречу; если нас с Гилбертом оставляли в покое, просто уважая вспыхнувшее чувство, то теперь ставили ширму и отправляли вон всех, без кого можно было обойтись, просто потому, что играть в присутствии толпы я не умела.
Позже, уставая на съемках, я приходила домой, ложилась в постель и начинала мечтать. Мне всегда хотелось стать графиней. Жить в деревне среди природы и животных, чувствовать себя защищенной. До войны я часто гостила у своих друзей – графов Вахмайстеров в их поместье в Тристаде. Это были лучшие дни моей жизни.
Но до них еще далеко, как далеко до возможности жить своей жизнью (она так и не состоялась, потому что все годы после моего ухода из кино пришлось скрываться).
Я устала от Голливуда и вообще не любила мою работу. Были дни, когда просто заставляла себя идти на студию. Готова была бросить все в любую минуту, потому что не было ни хороших идей, ни хороших предложений. Я снималась даже дольше, чем планировала. Мне всегда хотелось жить другой жизнью. Я бы остановилась раньше, если бы не контракт.
Я послушала Харри Эдингтона и не ушла из Голливуда.
А потом…
В 1932 году лопнул банк, в котором я держала свои сбережения. Для меня это было страшным ударом. Ведь я уже созрела для того, чтобы исчезнуть из кино. Чтобы люди забыли о моем существовании, не оборачивались на улицах, не преследовали меня. И вот в 1932 году я была вынуждена подписать новый контракт, чтобы после стольких лет упорной работы не остаться на бобах. Бедность всегда страшила меня.
Эдингтон уже не был моим советчиком, но теперь я умела показать зубы сама.
Да, у меня снова почти ничего не было, кроме одного: моего имени, которое вытаскивало любой фильм. И студия вынуждена считаться с таким положением.
Что я теряла, уйдя с МГМ? Думаю, Майер знал о моем финансовом положении, но он знал и другое: меня примут на любой другой студии и согласятся на любые условия. Тогда деньги потекут в кассы других. Через пять лет после начала моей карьеры в Голливуде я уже могла позволить себе диктовать условия, понимая, что их примут.
Майер просил об одном: чтобы наш новый контракт остался тайной. Почему?
– Не хватает, чтобы за Гарбо последовали и другие звезды!
Ну, это я могла обещать со спокойной совестью. Каждому дают столько, сколько он стоит или сколько сумеет добиться. Можно десятилетиями играть на МГМ, получая гроши, сама студия гонорар не увеличит, пока не потребуешь или боссы не поймут, что можешь уйти, лишив их приличных денег.
У меня было то и другое, я могла уйти и потребовала. Получила все. Похожий контракт, который Кларк Гейбл позже преподносил как огромное достижение после жестокой борьбы с Голливудом, контракт, позволяющий выбирать фильмы, роли, партнеров и еще многое, я подписала куда раньше. У Майера просто не оставалось выбора.
Но для этого нужно было сняться во многих пустых фильмах и пережить приход в кино звука. Удивительно, но звук стал гибелью для немалого числа настоящих талантов. Самый яркий пример Чарли Чаплин. Гениальный актер немого кино звуковому оказался… не нужен.
Мне повезло, мой голос пришелся зрителям по вкусу. МГМ и тут сумела сыграть на моем образе Сфинкса, реклама моего первого звукового фильма «Анна Кристи» делала ставку именно на звук:
«Сфинкс заговорил!», «Загадочная Гарбо открыла уста!» и прочее, и прочее…
Удалось, даже акцент пригодился. А ведь очень многие актрисы имели либо не тот выговор, либо не тот тембр голоса, либо продолжали играть в звуковом кино, как в немом, то есть экзальтированно, излишне эмоционально. Пантомима и спектакль не одно и то же, об этом следовало помнить, но для многих оказалось гибельно.
Моя несколько холодная и сдержанная манера игры, молчаливость и замкнутость даже на экране в результате оказались очень кстати, звук не только не помешал, он помог. МГМ была в восторге, потому что с приходом звука потеряла слишком много звезд. Переходить на звук значило растить новых звезд – не только актеров и актрис, но и режиссеров, и операторов, и даже тех же осветителей и гримеров. Грим немого кино и звукового отличаются как грим пантомимы и обычного театрального спектакля, жестикуляция тоже.
Я ужасно устала быть «звездой», устала от фильмов, которые мне предлагали. Такой путь зарабатывания денег на самом деле очень утомителен. Я была вынуждена обратиться к психиатру и проводила у него по полтора часа в день. Врач называл меня «интересным случаем депрессии» и советовал относиться к жизни с юмором.
