Шел 1941 год, за океаном Вторая мировая война, второй контракт со мной подошел к концу, фильм провалился. Все сложилось так, что Майер имел полное основание контракт не продлевать.
Но я сама не жаждала это делать. Мне была ненавистна мысль, что придется снова и снова общаться или воевать с этим человеком, со студией, со всей системой Голливуда. Я ушла.
Сбылось предсказание Эдингтона: у меня было уже достаточно денег, чтобы прожить без Голливуда, я могла позволить себе выбирать.
И выбрала.
Началась новая жизнь – жизнь без изнуряющих съемок, без вечной зависимости от студии, от боссов Голливуда, от воли режиссеров или игры партнеров.
Конечно, жизнь непривычная. Когда-то в студии «Драматена» я славилась своими опозданиями, Мориц от этого отучил. В Голливуде я появлялась на площадке вовремя, готовая к работе. Обычно это происходило около девяти, ведь съемочный день начинался в девять. Гримировалась дома сама, не имея целого ящика со всякой косметикой, мне достаточно простой пудры, помады и немного туши на ресницы.
Всегда старалась играть с первого дубля, не тратила времени на репетиции, потому снималась быстро. Претензий не предъявляла, ни с кем не ссорилась и не склочничала. Капризом считали удаление с площадки всех, кроме оператора и партнеров по снимаемой сцене, но я просто не могла играть любовное томление на виду у публики. Многие понимали, но обиженные моим невниманием и нежеланием общаться вне света прожекторов во время перерывов обвиняли в заносчивости. Еще сильней раздражало нежелание обращать внимание на чьи-то обиды.
Не все понимали мое стремление не расплескать состояние роли. Я настраивалась еще дома, гримируясь, входила в образ, насколько это возможно, снова и снова повторяла текст предстоящих эпизодов… А если предстояло играть камерную сцену с партнером?.. Настрой, готовность, я уже люблю того, кого несколько дней назад и знать не знала, я поверила в его любовь ко мне, в то, что я влюбленная героиня, а он тот самый возлюбленный… И вдруг смех рядом с площадкой, чье-то обсуждение вслух вчерашней пошлой вечеринки, семейных неурядиц, видов на результат бейсбольного матча или нового фасона платья!.. Понимаю, тем, кто обслуживает съемку, не нужно входить в образ, их работа позволяет болтать во время расстановки мебели для дубля, установки света, даже грима. Понимаю, что костюмерам и осветителям, техникам и гримерам, помощникам режиссера и даже самим режиссерам вовсе не обязательно проникаться моментом, даже многим актерам это необязательно, они могут входить в роль и выходить из нее, словно надевая или снимая пальто.
Я так не могла, возможно, это недостаток образования, я ведь так и не окончила театральную студию и играла по наитию, поскольку эра закинутых голов и заломленных рук на экране прошла. Я актриса интуитивная, потому старалась не расплескать состояние образа и для этого почти не общалась на съемках.
Я не любила светские вечеринки и скандалы, сторонилась партнеров в перерывах между съемками, держалась отдельно. Это вызывало обвинения в снобизме, в зазнайстве и звездности. Моя любовь к одиночеству казалась наигранной и демонстративной. Чтобы не переживать из-за осуждения, я возвела между собой и миром стену повыше и покрепче.
Я не сноб и не зазнайка, просто это мой способ существования, в том числе и на съемочной площадке, я никому не навязывала молчание рядом с собой, никого не держала, ни за кого не цеплялась, существовала сама по себе, не мешая остальным, но ожидая, чтобы не мешали и мне.
Я была счастлива, развязавшись с Голливудом, как считала, на время, оказалось, навсегда. В кино больше не вернулась, сначала потому, что приходила в себя, наслаждаясь свободой, кроме того, шла война, потом стоящих предложений не было, а играть ради простой игры не хотелось, потом стало поздно, потому что одно дело видеть, как актриса старится постепенно, переходя от роли к роли, от юных красоток к ролям возрастным, но совсем иное – понять, что лицо Сфинкса постарело спустя десятилетие.
Зрители не прощают актрисам старения, желая видеть роковых красавиц молодыми вечно. Это невозможно либо требует столько усилий, что того не стоит.
Я выбрала уход из кино.
Прощай, Голливуд, или Новая жизнь
Началась новая жизнь – жизнь для себя.
Она тоже поделилась надвое – сначала была просто жизнь, независимая от Голливуда, потом полное затворничество.
Теперь я могла позволить себе любить кого хочу, дружить с кем пожелаю, избегать тех, кто неприятен. Меня мало волновало осуждение моих пристрастий, поскольку теперь это не отражалось на кассовых сборах фильмов, напротив, любой скандал только подогревал интерес к прошлым картинам. Надо мной не довлел пресловутый кодекс поведения в Голливуде, а потому любовная связь с кем бы то ни было являлась моим личным делом, а не делом студии. Меня никто не пытался выдать замуж или порицать из-за любви к подругам, я просто жила, интересуясь тем, что интересно, любя то, что нравится.
Я обязательно попытаюсь рассказать о своих ролях, о съемках, о том, каково это – играть чужую любовь под светом прожекторов, каково объясняться в любви человеку, с которым едва знакома, какое берет отчаянье, когда следующий сценарий меняет лишь антураж предыдущего, ничего не меняя по сути…
Я бы предпочла, чтобы задумались над этим, над тем, каково быть актрисой. Причем задумались девушки, штурмующие киностудии. Чтобы поняли, что это не одноразовое мероприятие, что насиловать себя, свою натуру, свои чувства придется каждый день, насиловать, не уткнувшись в подушку и не сидя в кресле на балконе, а на глазах у многих людей на съемочной площадке, а потом видеть результат этого насилия на большом экране в зале и не иметь возможности ничего исправить!
Вот это последнее для актеров и режиссеров самое страшное – не иметь возможности исправить. Моя подруга Мили Поллак тем и объясняла свое пристрастие к театру: там можно исправить, пока пьеса идет в театре, каждый вечер что-то можно исправить. Но театр не для меня, моя застенчивость не позволяла мне выйти на сцену, мне оставалось только с содроганием смотреть на кадры собственной игры безо всякой возможности что-то переделать.
Мэри Пикфорд пыталась изменить свое амплуа наивной девочки-подростка дважды. Первый раз снялась у моего обожаемого Эрнста Любича во взрослой роли в мелодраме «Розита». Все получилось прекрасно, кроме одного: для зрителей Пикфорд была ребенком, примерив на себя «взрослую» роль, она едва не погубила карьеру совсем. Пришлось вернуться к былому амплуа. Трагедия? Для зрителей нет, для киностудии тоже, а для актрисы да.
И все же она сумела доказать, что может изменить облик, играть взрослые роли. «Кокетка» принесла ей «Оскар» и восторг публики, удался еще какой-то фильм, кажется, «Укрощение строптивой», но дальше… Публике надоела взрослая Пикфорд, не понравилась в мюзикле «Кики», не принесла успеха и еще какая-то картина. Мэри решила уйти. Сорокалетняя Мэри не желала играть сиротливых воробышков, а иной публика видеть ее не желала.
