Мерседес с мужем развелись где-то в середине тридцатых, причем он долго уговаривал ее подать на развод, но де Акоста отказывалась. Почему? Ей не мешало звание замужней дамы, остальных обязательств перед Абрамом у Мерседес не было.
– Если хочешь развестись, сам подавай на развод.
Но у Пуля старомодное понимание приличий:
– Где это видано, чтобы мужчина требовал развода с женой? Этим я брошу на тебя тень.
Трудно описать веселье, которое вызвало это заявление у моей подруги. Бросить тень на человека вроде Мерседес едва ли удалось бы хоть кому-то, а уж смирному и терпеливому Пулю это и вовсе не под силу.
Но когда рога бедолаги Пуля оказались слишком тяжелы, он все же подал на развод. Мерседес не стала стреляться или бросаться со скалы в море, как это сделал ее отец, зайдя в какой-то жизненный тупик, она продолжила очаровывать женщин, Голливуд давно привык к поведению Мерседес де Акоста, а остальному миру все равно.
Хуже то, что и интерес к произведениям Мерседес тоже упал, ее стихи печатали все реже, статьи не заказывали, а сценарии не желали даже читать.
Понимаю, что она опубликовала книгу воспоминаний просто ради заработка, но могла бы поступить иначе: вместо того чтобы трясти перед всем миром грязное белье своих бывших любовниц и просто подруг, придумала бы десятки якобы голливудских историй, основываясь на фактах или даже своих домыслах, но только без упоминания настоящих имен. Мерседес предпочла «документализм», не понимая, что этим просто обижает своих бывших. Меня в том числе.
Кто-то, как Дитрих, посмеялся, кто-то отмахнулся, кто-то, как Ева Гальен, возмутился, большинство перестало с Мерседес знаться. А я просто вычеркнула ее из и без того короткого списка своих знакомых. Я не прощаю предательства.
Мерседес передала свою переписку в музей Филадельфии, там много моих писем (я письма самой Мерседес сжигала сразу, не желая, чтобы они попали на глаза чужим людям, письма – это очень личное, зачем их хранить?). Я не боюсь публикации, потому что никогда не писала ничего «такого», этому научил Стиллер. И все же мне было предложено выкупить эти письма. Я ответила «нет», но Мерседес после этого не только не написала, но и по телефону не сказала ни слова. Она перестала существовать. Ничего страшного, многое в жизни бывает прошлым и только прошлым.
Как вообще состоялось наше знакомство?
Мерседес нет на свете, шанс пережить меня сейчас имеет только неугомонная Дитрих, но я не стану выпускать книгу мемуаров о них и о себе, нет, разве только эти записи… Да и то пусть лежат до… не знаю до каких времен.
Мерседес мне представила Салка Виртель, с которой я сама незадолго до этого познакомилась у Эрнста Любича.
Для тех, кто не знаком с Голливудом первой половины века:
Мерседес де Акоста – сценаристка, писательница, американка с испанскими корнями, родившаяся в Нью-Йорке;
Салка Виртель – тоже сценаристка, жена Бертольда Виртеля, писателя, сценариста, критика, а еще мать прекрасных сыновей;
Эрнст Любич – режиссер, продюсер немецкого происхождения, снимал гениальные фильмы.
О Салке и Эрнсте нужно рассказывать отдельно, потому что первая написала или участвовала в написании сценариев нескольких моих фильмов, а у Любича я снималась в любимой мной «Ниночке» и не только.
Чем я привлекла Мерседес, не знаю, вернее, конечно, знаю – лицом. Мне самой показалось, что это ненадолго, полюбуется и переключит свое внимание на другую, ведь ни для кого не секрет, что ей удалось очаровать и Айседору Дункан, и еще много-много кого. Я попадать в длинный список «Маргариток» не желала.
Название «Маргаритки» придумал Трумэн Капоте. О, этот голубоглазый развратник! Одним из его девизов было создать как можно более длинную цепочку любовных связей, используя для этого как можно меньше постелей. Мерседес для такой цели подходила как нельзя лучше, она объединяла многих, как и ее следующая подруга Дитрих. Все со всеми, но не в одной постели, а по цепочке. Странная идея? Но разве Капоте вообще не странен? Разве не странен сам Голливуд и весь мир с ним?
Мерседес интересная собеседница, она всюду побывала, многое испытала, со всеми знакома. Для де Акоста нет запретных тем, не существует поводов для смущения, она не ханжа и не моралистка. Но, как часто бывает, отрицание одного приводит к перекосу в противоположную сторону. У Мерседес отрицание моральных принципов привело к созданию собственной морали безо всяких правил.
Я не осуждаю, никогда не осуждала, это ее право так жить. Пока меня ее правила не слишком задевали, мы с Мерседес общались, когда де Акоста переступила установленную мной границу, отношения прервались. Это мои правила, я живу, никого не задевая и ни к кому не привязываясь, потому что знаю: ничто не вечно, ничто не стоит долгих страданий. Жестоко? Но лучше не подпускать никого к себе слишком близко, чем потом понимать, что тебя предали.
В последние годы я дружу лишь с теми, кому от меня ничего не нужно, в отношении кого я знаю, что если они и попытаются заработать на моем имени, то не при моей жизни, как это сделали Мерседес и Сесил Битон. А после?.. Пусть зарабатывают.
Я никогда не говорила, что хочу остаться одна. Нет, твердила, что хочу, чтобы меня оставили в покое.
Через много лет после нашей первой встречи Мерседес вдруг заявила, что именно она ввела всемирную моду на брюки у женщин, мол, отвела в магазин меня (а перед этим Дитрих), одела в брюки и вывела в таком виде в свет. Снимки Дитрих в мужских костюмах широко известны, действительно, тот самый на подножке автомобиля подвиг многих дам воспользоваться мужским гардеробом. И действительно, к этому причастна Мерседес де Акоста.
Но брюки я носила и до нее, причем часто и много. Еще в детстве любила переодеваться в одежду брата и гулять по Стокгольму, выдавая себя за мальчишку. Нет, я не тягалась с остальными мальчишками, не дружила с ними и не пыталась доказать, что «я тоже…». Просто к девочке, одиноко бродящей по улицам, было бы привлечено ненужное внимание, на мальчишку такового не обращали.
Удобней всего матросские широкие брюки, которые совсем не стесняют движений. Я часто появлялась в брюках в голливудских домах, хотя вообще-то там бывала редко. На мои брюки никто не обращал внимания просто потому, что я не пыталась эпатировать, просто одевалась, как удобней, – мужская просторная рубашка (как у папы когда-то), выпущенная поверх пояса, довольно широкие брюки, кепи или просто козырек от солнца… Теперь это привычно, а вот в двадцатых годах было странно.
Я не выставляла свой наряд напоказ – никто не обращал внимания.
И у Салки Виртель в тот вечер я была в чем-то похожем. Мерседес запомнила, что это были матросские брюки, что мои ступни были обнажены, а я сама расслаблена, хотя и замкнута. Наверное, не спорю, просто хочу сказать, что была в привычной для меня одежде. Конечно, я не фотографировалась так для газет, но просто потому, что не фотографировалась вообще, соблюдая правило Эдингтона: как можно меньше общения с прессой.
