– Джеймс, мы возвращаемся в Лос-Анджелес!
– Зачем, мисс, вы передумали отдыхать на озере?
– Нет, мы должны привезти сюда миссис де Акоста.
Взгляд, который на меня бросил бедолага, ясней слов говорил о том, что он по этому поводу думает. Три дня через пустыню почти без дорог, чтобы тут же отправиться обратно, позвать с собой Мерседес, получить отказ и… что тогда? Джеймс не спорил, явно надеясь, что еще раз в этот путь я не пущусь, а Мерседес откажется тащиться за три с половиной сотни миль ради красот гор Сьерра-Невады и Силвер-Лейк.
Но он просчитался. Добравшись до первого же населенного пункта, я позвонила Мерседес:
– Дорогая, здесь так красиво! Я не могу допустить, чтобы ты этого не увидела. Я возвращаюсь.
Подруга ужаснулась:
– Что ты делаешь?!
– Возвращаюсь за тобой. Ты должна увидеть эту красоту, тогда ты поймешь, что такое Швеция, и захочешь туда переехать жить.
На слова о Швеции Мерседес внимания не обратила, зато удивилась другому:
– Ты хочешь, чтобы я приехала? Но зачем тогда возвращаться самой?
– Ты не найдешь дорогу. Я еду за тобой. И не спорь! Мы прекрасно проведем время вдвоем на острове посреди озера и девственной природы. Я еду!
Немного погодя я поняла, что она может неверно воспринять мои слова, и решила позвонить еще раз. Потом еще… и еще… Я звонила при любой возможности, как только видела телефон или догадывалась, что, например, в баре он должен быть. К тому времени, когда мы добрались до Санта-Моники, Мерседес уже привыкла к мысли о необычном отдыхе вдвоем среди гор и леса.
На студии никакой срочной и не очень срочной работы у нее не было, потому Тальберг отпустил де Акоста на отдых, мы собрали вещи для Мерседес (она, кстати, сообразила взять фотоаппарат, чего я не сделала, для меня важней увидеть красоту и подышать воздухом, а Мерседес нужно запечатлеть), добавили еще кое-что из того, что забыла в предыдущий отъезд я, и отправились обратно.
Снова Мохаве, снова горы на горизонте, потом лес, немыслимая красота вокруг, восхищенные возгласы подруги, а потом страх, потому что на остров нужно переправляться на лодке и там никого, кроме нас, не будет.
– Ты боишься?
– Ничуть, – храбро тряхнула волосами Мерседес, а в голосе опасение.
– Джеймс, вы уедете домой и вернетесь только через три недели!
– Но, мисс…Что, если вам что-то понадобится или вы пожелаете уехать домой раньше?
– Все, что понадобится, мы купим в поселке, а если решим вернуться раньше, позвоним, теперь вы дорогу знаете прекрасно.
О, это был чудесный отдых! Мы купались в холодной воде, не простывая, ели рыбу, которую ловили сами, пили чистую воду, много спали и еще больше болтали обо всем. Над чем можно смеяться на острове посреди озера в заснеженных горах? Мы смеялись, потому что было смешно.
Вместо трех недель отпуск растянулся на шесть. Я бы жила и дольше, но, во-первых, становилось холодно, во-вторых, я замечала, что Мерседес начинает терять присутствие духа, ей явно не хватало суеты Лос-Анджелеса, не хватало общения и обыкновенных городских удобств. Мыться в озере или в небольшом тазу, согрев воду на костре, постоянно невозможно, вернее, возможно, но только не двум изнеженным голливудским красавицам.
Разговоры переговорили, смешные истории пересказали, рыбы съели столько, что ее уже видеть не хотелось, фотоаппарат больше не работал, кое-что из одежды порвалось, мы устали. Пора домой…
Но до конца жизни мы вспоминали эти шесть недель, проведенные безо всяких удобств в избушке на острове посреди озера, как лучший отдых в жизни. Возмутило меня только одно: Мерседес позволила себе показать снимки топлес, сделанные на острове, а позже и вообще опубликовать их. Она вообще ради денег опубликовала многое из того, что следовало бы держать за семью печатями. Вот когда я пожалела, что забыла совет Стиллера: ни с кем не откровенничать, никому не открывать душу.
После того как Мерседес опубликовала свои мемуары, я закрылась от мира совсем, двух предателей – Мерседес де Акоста и Сесила Битона – для меня достаточно. Чтобы ни у кого не было возможности сфотографировать Грету Гарбо топлес или вообще голой, лучше пусть никто меня такой не видит. Если нельзя доверять даже тем, кого любила, то лучше не любить, чем потом ждать предательства. Печально, но иного не дано.
Тогда я мало вращалась в богемных кругах Голливуда, мало того, довольно скоро уехала в Швецию и пробыла там восемь месяцев, потому даже не знала, показывала ли Мерседес кому-то снимки, если честно, было не до того, у меня одна за другой шли съемки «Гранд-отеля» и «Какой ты меня желаешь».
У Мерседес, наоборот, были проблемы с Тальбергом и неприятности со сценарием. Любые неприятности, а иногда и их отсутствие вызывали у подруги приступы страшной депрессии. Вот чего я не могла понять. Быть нелюдимой, замкнутой, молчаливой, холодной, в конце концов, быть несдержанной, резкой, неприятной, но только не сходить с ума непонятно от чего.
Удивительно, твердят, что суицидным наклонностям подвержены шведы, мол, отсутствие солнца и тепла делает их кандидатами в самоубийцы, а еще мрачными и нелюдимыми. Это не так, шведы вешаются ничуть не чаще, чем все остальные, даже если статистика утверждает обратное. То, что мы молчаливы, скорее плюс, чем минус.
Но Мерседес американка с испанскими корнями, сама она всегда твердила, что ее мать из рода герцога Альбы, яркая, взрывная, она подвержена мрачным приступам депрессии куда больше, чем я – холодная шведка. Мне стреляться в голову не приходило, у Мерседес даже был пистолет. А уж когда наступала эта самая депрессия, стоило держаться как можно дальше.
Я не психолог и не психиатр, я не умею вытаскивать людей из состояния депрессии, всегда считала, что лучшее лекарство от подобного настроения работа. Если нечего писать или снимать, стоит поработать над собой, почитать, поразмышлять, но не носиться на машине, норовя попасть в какую-то аварию.
Мне было некогда страдать рядом с подругой просто так, у меня нашлись другие поводы – лопнул банк, в котором я держала все сбережения и на проценты от которых жила. Мое состояние, однако, далекое от суицидного, может понять только тот, кто вот так в одночасье терял все. Сгорели деньги, заработанные за пять лет контракта, подписанного с помощью Харри Эдингтона. Я вдруг осознала, насколько незащищена и беспомощна.
Кто-то обожает жизненные бури, обожает неизвестность, опасности, нестабильность. Я не их таких. С детства вынужденная бороться вместе с родными с нищетой, едва из нее выбравшись, я рисковала оказаться там же снова. Мне страшна финансовая нестабильность, настолько страшна, что я готова экономить или работать до упада, только бы не испытывать нужду или страх перед ней.
Это был страшный период нестабильности. Потеря всего накопленного означала, что нужно начинать снова. Снова играть роли разлучниц, загадочно улыбаясь в лицо человека, который тебе, возможно, даже неприятен, целовать перед камерой того, кто едва знаком? Но дело даже не в этом, я вдруг почувствовала, что стою на очень зыбкой почве и просто не знаю, как обрести твердую. Мне нужен был не просто совет, не просто новый Эдингтон, мне нужна была Родина. Казалось, в Швеции все вдруг наладится, вернее, я пойму, как быть.
