Большая часть жизни инкогнито… О таком ли я мечтала на корабле «Куин Мэри», плывя с Морицем Стиллером в Нью-Йорк?
– Грета, поверь, тебя ждет слава!
Почему Мориц не сказал, что этой славе будет сопутствовать настоящее одиночество, не то, которое люблю я сама, а то, которое обволакивает, как кокон, не позволяя расправить крылья и полететь? Орлы в небе тоже одиноки, но это одиночество иного рода, чем у посаженной в клетку птички.
Если вам пророчат славу, известность и тому подобное, сразу спросите, какую цену придется заплатить. Иногда цена слишком дорога – это невозможность жить жизнью, которая нравится, жить своей жизнью.
И снова Мерседес и Сесил Битон
Этот человек был в моей жизни так долго, что я даже привыкла к его присутствию.
Битон и Мерседес де Акоста – вот те, кого я неосмотрительно допустила к себе ближе других и кого вовсе не стоило подпускать и на пушечный выстрел!
Столько гадости, сколько вылили они на меня в своих публикациях, не смогли бы сочинить и десятки резвых репортеров, возьмись выдумывать мою жизнь нарочно. Эти двое подмечали, обсуждали между собой, записывали и публиковали любой мой промах, любое движение души, слово, улыбку, желание или нежелание, недовольство или каприз. Если разобрать жизнь любого человека поминутно, используя такой подход: выискивание недостатков даже якобы с целью оправдания, то окажется, что хороших людей на свете нет.
Могу посоветовать любому: попробуйте разобрать критически один-единственный свой день, ко всему придираясь, во всем находя недостатки. К вечеру окажется, что стоит принять упаковку снотворного, чтобы больше не просыпаться.
Если бы эти двое просто записывали каждое мое слово или жест, но перемывали мне косточки (даже ежедневно) лишь между собой, я бы смирилась. Так и было долгие годы: они переписывались, поливая меня грязью друг перед дружкой, со вздохами: как бы нам исправить эту самовлюбленную эгоистку, жалели друг друга, давали советы по моему перевоспитанию или ругали за мои предпочтения кого-то другого…
Но ведь подробности фиксировались не просто так! Всеми знаниями потом воспользовались.
Я серьезно заболела, не очень умный врач озвучил диагноз, от которого впору упасть в обморок – не смерть, но долгое растительное существование. По привычке я бросилась за советом к Мерседес, совершенно забыв, что ей категорически нельзя открывать никакие секреты:
– За мной будет некому даже ухаживать.
– Но ты ведь не хочешь, чтобы это делала я?
Что заставило меня промолчать, не раскрыв до конца причину паники, не знаю, но за эту сдержанность я себя тысячу раз позже похвалила. Де Акоста немедленно принялась действовать, она приставила ко мне своего доктора-итальянца, чтобы от него узнавать малейшие подробности о состоянии моего здоровья.
Только тут я сообразила, что нельзя раскрывать истинное положение вещей! То, что знает Мерседес, через пару дней будет знать и Битон, а затем весь белый свет. Доктору удалось заморочить голову якобы страхами и неуверенностью в необходимости лечения. Он посчитал меня настоящей эгоисткой и не меньшей идиоткой.
Узнав о моем беспокойстве по поводу здоровья, Шлее впал в ярость:
– Ты не могла придумать ничего хуже, чем довериться Мерседес де Акосте?! Проще выйти на Бродвей и кричать о своих недугах во весь голос. Она же еще и добавит невесть что!
Но я не могла рассказать всего ни Джорджу, ни Валентине. Как можно поведать финансовому наставнику о женских болезнях?
И все же Мерседес о чем-то догадалась. Во всяком случае, она предприняла попытку вытащить меня на лечение в Швейцарию. Вот уж чего я делать не собиралась совсем. Но это я не желала, а Мерседес немедленно распустила слух, что она (!) везет меня к швейцарским докторам, потому что я не верю американским.
Если Мерседес и следовало бы что-то удалить, то это язык! Спустя неделю я уже не могла появиться ни в одном доме, ресторане или на вечеринке, немедленно следовали вопросы о состоянии моего здоровья и о том, по какому поводу Мерседес везет меня в Швейцарию. Пришлось замкнуться и не выходить из дома. Я сменила номер телефона и отказалась дать его де Акоста. Она позже это раздула в историю, что я таким образом пыталась ее за что-то наказать.
Не за что-то, а за вполне определенную безответственную болтовню. Мы просто прекратили общение, вернее, прекратила я. Лучше не иметь подруг совсем, чем иметь таких, которые, увидев родинку у тебя на груди или бедре, расскажут об этом всем, да еще и распишут недостатки груди или бедра.
Теперь Мерседес жаловалась всем, какая я неблагодарная, жестокая, эгоистичная, просто бессовестная. Она для меня все… а я… Ужасно, и как только таких земля носит.
Но это оказалось не все, после многочисленных попыток вернуть мое расположение (даже если бы она извинилась за свою болтовню и обещала впредь этого не делать, я бы не поверила, не такова Мерседес, она обязательно расскажет всем твои секреты) бывшая подруга решилась на худшее.
Мерседес развелась с Абрамом Пулем, вернее, не выдержав, развелся он. Немедленно всем было сообщено, что Пуль очень плохой художник и никудышный муж. Никудышный, потому что при разводе не обеспечил будущее своей неверной супруги.
Но и Голливуду де Акоста тоже не была нужна, там давным-давно не ставили фильмы по ее сценариям. Стихи тоже уже не печатали, денег на жизнь не было. Друзья, у которых она раньше гостила месяцами, либо сами нуждались в деньгах, как Битон, либо тоже сторонились (не обо мне одной она болтала что попало). Многочисленные бывшие любовницы, в том числе и Дитрих, тоже не вспоминали о бывшей пассии, а большинство открыто сторонились, боясь, что язык Мерседес принесет неприятности.
И вдруг…
NN не так умен и ловок, чтобы скрыть, от кого исходит идея, я догадалась. Тем ужасней была новость. Выкупить нашу с Мерседес переписку?! Почему она вопреки моим просьбам не уничтожала письма? Зачем их хранить, для того чтобы теперь меня шантажировать?! Благодаря наставлениям Морица Стиллера и Харри Эдингтона я всегда была осторожна, даже в письмах. Стиллер когда-то учил меня никого не осуждать, даже не обсуждать:
– Если хочешь, напиши все на листке бумаги, а потом сожги, но пусть это останется только с тобой.
Сейчас я нарушаю заповедь Стиллера, но, скорее всего, именно так и поступлю перед смертью – просто сожгу написанное, пусть оно останется только моим.
Мне недвусмысленно предлагалось выкупить свои письма! Возможно, это была идея не самой Мерседес, а тех, кто знал, что она письма сохранила, что можно поживиться. Но зачем хранить и болтать об этом?!
– Я не боюсь публикации, потому что не писала ничего непатриотичного или непорядочного. Никакого выкупа не будет!
Тут же был распущен слух, что какой-то неизвестный предлагал Мерседес де Акоста купить одно-единственное письмо Греты Гарбо за десять тысяч долларов, но верная подруга, несмотря на сложное материальное положение, категорически отказалась. Но завещала мои письма розенбаховскому музею.
