Я много размышляла о том, как сложилась жизнь, что в ней было не так.
Возможно, в молодости мне просто не повезло с друзьями. И Мерседес, и Сесилу я была нужна не сама по себе, а ради чего-то. Трудно быть подругой, когда тебя просто используют. Вот почему я стала дружить с теми, кому от меня ничего не было нужно. Такова Сесиль Ротшильд: деньги, известность, как и желающих с ней дружить у нее достаточно своих. Сесиль Ротшильд нужна я сама, такая, как есть, со всеми недостатками и дурными привычками. И ей от меня ничего не нужно.
Будь со мной рядом Мориц Стиллер, ничего этого не произошло бы. Он не позволил бы потратить столько лет на создание на экране лиц, которые и различаются-то с трудом. Мориц не допустил бы ко мне Мерседес, но не потому, что лесбийская любовь дурна, а потому, что разглядел бы в фальшивой дружбе будущее предательство. Как и Сесила Битона.
Стиллер говорил, что если уж позволять себя эксплуатировать, то за хорошие деньги. К сожалению, самому мэтру не все удалось, но меня он кое-чему научил. Мои Пигмалионы оказались хорошими наставниками.
Деньги должны делать деньги – этому меня научили уже не Пигмалионы, но финансовые наставники. Я с детства боялась остаться нищей, сумела не только заработать деньги съемками, но и выгодно вложить заработанное.
Поверьте, если правильно инвестировать, доход может приносить все!
Сначала я инвестировала во внешность, это были инвестиции физические – я сидела на диетах, худела, создавала мышечный рельеф, училась «не гримасничать» и так далее.
Инвестировала в игру – училась проживать жизнь героини наиболее ярко, преподносить чувства кинокамере так, чтобы зрителю было понятно, чтобы предложили следующую роль, чтобы заработать.
После краха банка поняла, что просто класть заработанные таким трудом деньги на счет опасно, и с тех пор инвестировала уже деньги.
Потом я инвестировала в собственное здоровье – доверилась Хаузеру и не прогадала.
Но главное – я инвестировала деньги в свое благосостояние, и не только в тогдашнее или даже нынешнее, но в будущее. Мои наследники получат немалый куш, главное, не растратили бы, а сумели приумножить. Сейчас у меня деньги, акции, дома, квартира, предметы искусства, дорогие картины… Это по совету Шлее и других…
Стала ли от этого счастливой? Нет. Я стара, одинока, несмотря на приятелей, которые приходят проведать знаменитую затворницу и делают вид, что им со мной интересно. Я по-прежнему не могу жить так, как я хочу.
Вот главная упущенная возможность – жить так, как хочу я сама. Позвольте мне это, не расписывая мои недостатки, мои морщинки, мою неспособность выражать мысли словами, как это делаете вы, мою постоянную погруженность в себя, мою «нелюдимость»… и я буду счастлива.
Но я так привыкла к постоянной слежке, а главное, к постоянным предательствам, что живу, словно в глухой обороне. Ужасно, но меня к этому приучили два человека, с которыми я была наиболее близка, – Мерседес де Акоста и Сесил Битон. С полным правом я могу сказать, что эти двое больше кого-либо другого испортили мою жизнь. Они поплатились, их старость и последние дни были тяжелыми. В этом нет моей вины, просто в мире должна существовать справедливость, за предательство нужно платить.
Чувствую ли я себя виноватой перед Валентиной?
Да, чувствую, но не потому, что Джордж завещал свое состояние мне, а не ей. Я виновата в том, что между двумя наставниками – Валентиной Саниной и Джорджем Шлее – выбрала его. Только в этом. Было бы лучше, если наоборот? Нет, ничуть, даже хуже, я была бы сейчас столь же стеснена в средствах, как и Валентина.
Будет ли она мне мстить даже после смерти? Не думаю. Валентина не Мерседес, она выше этого. А угроза?.. Это чтобы потрепать мне нервы.
Она была уверена, что умрет раньше, неудивительно, ведь Валентине куда больше лет, чем она говорит. Это ее право, человеку столько лет, на сколько он себя чувствует. Джордж всегда был старше своего возраста, а Валентина моложе.
Я не уводила Шлее у его жены, он все равно был в равной степени привязан и ко мне, и мы не делили Джорджа пополам, просто он половину времени был с ней, а вторую со мной. И не моя вина, что в ее половине он больше развлекался в обществе, а в моей делал деньги, совмещая это с отдыхом без свидетелей. Каждая получила свое – Валентина общественную признательность, я деньги.
Это ерунда, Валентина Санина была слишком умна, чтобы обижаться на завещание, она это предвидела. Валентина не простила мне того, что я заняла в жизни Шлее место наравне с ней. Останься я хоть на полшага позади, все шло бы гладко.
И после смерти Джорджа она старательно подчеркивала, что мое место так и осталось позади. Именно поэтому я не переехала из дома, купить другую квартиру или вообще вернуться в Швецию означало бы признать ее главенство. Я упрямая шведка, я не могу этого допустить.
И цветы на могилу Шлее и Саниной я приносила, хотя не под прицелами фотоаппаратов.
И виноватой себя не чувствую. Я никого не предавала, а если не кричала о своих мыслях и чувствах на весь белый свет, то это не значит, что их не было.
Шлее называли «русским осетром», имея в виду его невозмутимость и бесстрастность. Но никто не подозревал, какой силы эмоции бушуют под этой маской. Это его дело и право так себя вести, это его жизнь.
Когда же люди научатся не лезть в чужие души, мысли, жизни?
Иллюстрации
«Сколько ни смотри в волшебное стекло, своего будущего не увидишь… А если бы удалось?..»
Грета Гарбо на пике славы. 1930-е годы.
«Единственное фото моего любимого папы. Он вовсе не был кровожадным и на бойне работал совсем недолго. К сожалению, и жил тоже – его не стало, когда мне было всего четырнадцать».
Отец Греты Гарбо Карл Густафсон (справа). 1910-е годы.
«Репортеры много глупостей написали о наших с мамой отношениях, это вызывало у меня потоки слез. Я очень любила мою мамочку, а она меня».
Грета Гарбо с матерью Анной Ловисой Густафсон. 1920-е годы.
