И все-таки Эрик Петшлер пригласил меня сняться в эпизоде полнометражного фильма «Питер-бродяга». Я в настоящем кино – это почти исполнение мечты, казалось, от эпизодической роли до статуса звезды остался один шаг. Особых изысков с закидыванием головы или фехтованием в фильме не было, немного покрасоваться в купальнике, покривляться, якобы дразня главного героя, и все… Режиссер Эрик Петшлер не предъявлял высоких требований к игре, оператор Оскар Норберг не терзал нас новыми и новыми дублями, сняли довольно быстро, уже в декабре 1922 года состоялась премьера.
Мама скрывала слезы в темноте кинозала, но я видела, что она плачет. Ее Кета стала актрисой! В том, что я буду звездой, мы все тогда не сомневались. А как же иначе?
Успех? Ничуть, вряд ли кто-то кроме моих родных и знакомых заметил крайнюю справа девушку в купальнике, излишне болтливую от смущения.
Несмотря на занятия, я ничего не умела и страшно смущалась. Чтобы снять зажатость и искоренить застенчивость, одного старания мало. Но педагогам некогда возиться со смущающейся девушкой, такие в актрисы не идут. Благодаря симпатичной внешности роли в эпизодах мне были бы обеспечены, может, даже крошечные роли второго плана, но не больше.
Так и осталась бы никем, не встреться мне Мориц Стиллер, мой ангел-хранитель.
Мои Пигмалионы
Если кто-то из молоденьких девушек, мечтающих о славе звезды Голливуда, считает, что достаточно иметь симпатичную внешность и актерские данные, то сильно ошибается.
Во-первых, ни одна самая примечательная внешность эталоном сама по себе не является, ее нужно обрабатывать. Мою тоже.
Ни одна из звезд не есть цветок, пересаженный на почву «фабрики звезд», они все ВЫРАЩЕНЫ там, созданы. Для начала селекционированы, потом жестоко ограничены во всем, часто «перелицованы» в буквальном смысле этого слова (большинству актрис-звезд что-то поправляли), перевоспитаны и поданы с соответствующим гарниром ролей.
Это неизбежно. Мало кто из актрис остался с собственной внешностью, и чье амплуа совпадало бы со своим характером. Какой быть, решала студия, покупавшая не только твою внешность, но и саму душу. Полное подчинение и послушание.
Девочки, мечтающие о карьере звезды экрана, учтите это, не думаю, чтобы подход сильно изменился. Пусть сколько угодно твердят, что актеры ныне вольны выбирать себе все от гримера до студии. И тогда могли, но только звезды. Думаю, старлетки и сейчас не вправе.
Нужно немного объяснить, что такое Голливуд первой половины века. Тот Голливуд, о котором грезили миллионы по всему миру, тогда только рождался. Где-то за год до нашего со Стиллером приезда в США слились три кинокомпании, образовав «Метро-Голдвин-Майер» – МГМ, быстро ставшую лидером всего кинопроизводства Америки и мира. Энергичный Майер набирал новый персонал для расширения производства, а потом приглашал приглянувшихся актеров, режиссеров, художников, композиторов – всех, кто чего-то стоил, работать в МГМ, обещая золотые горы.
Если честно, то для многих эти горы состоялись, но куда больше было таких, чье золото оказалось черепками, а то и вовсе обернулось трагедией.
Студийная система только складывалась, позже ее много ругали, утверждая, что она губительна, но в период, когда звуковое и цветное кино лишь зарождалось, особенно в годы Великой депрессии, именно эта система позволила выжить многим в киноиндустрии.
Студия заключала контракт с актером или актрисой, определяя еженедельную плату и обещая некоторое количество фильмов в год. Это удобно и неудобно одновременно и для студии, и для актеров. Зарплата даже при отсутствии съемок давала возможность как-то существовать, если на актера не было спроса. Обычно если снимали и не в эпизодах, то актеры получали еще плату за роли.
Так же с приглашенными режиссерами.
Оплата минимальная, только чтобы не сбежали. Любой конфликт приводил к разрыву контракта (в лучшем случае непродлению, в худшем – к депортации из страны), угроза разрыва всегда висела над приглашенными из Европы, да и над американцами тоже. Того, кто не удержался на одной студии, редко приглашали на другую, разве что переманивали конкуренты.
В обмен на такую еженедельную оплату студия требовала от актеров полного подчинения. Актеру или актрисе придумывали амплуа, отойти от которого они не могли ни на шаг не только на экране, но и в личной жизни. Это рабство? Да, своего рода рабство. И дело не только в диктате студии, но и диктате зрителей. Когда я после двенадцати лет изображения роковых красавиц попробовала сменить амплуа и сыграть в комедии, не поняли, прежде всего, зрители.
С актерами проще, они должны быть мужественны и, пока молоды, играть героев-любовников. Варьировались только сами виды таких героев.
У актрис сложнее. Женщины-вамп, разлучницы, соблазнительницы, куколки, нимфетки, очаровашки… Казалось, выбирай роль на свой вкус, но не тут-то было! Именно выбора и не давали. Специалисты студии подбирали будущее амплуа актрисы, и она начинала жить на экране и вне его той самой ролью. Не дай бог что-то напортачить, наказывали строго. Жизнь звезды первой половины века в Голливуде не была не только сахаром, но и вообще жизнью.
Конечно, и актеры, и актрисы находили способы облегчать ношу, за закрытыми дверями шла совсем другая жизнь, но такая двойственность была очень опасна, поскольку раскрытие секрета грозило полным крушением карьеры.
Объединившись, МГМ сумела переманить к себе Ирвинга Тальберга. Этого продюсера не зря прозвали «вундеркиндом Голливуда», Ирвинг был молод, амбициозен и гениален, он нюхом чуял темы, сценарии и актеров, приносящих прибыль. Если Тальберг сказал, что сценарий не годится, его никто не стал бы снимать, будь сценарист хоть семи пядей во лбу (так не раз бывало с моей подругой Мерседес де Акоста). Он открывал таланты, словно бутылки с шампанским на Новый год – легко и безошибочно.
А еще Тальберг был известен своими пересъемками. Он придумал после завершения «чернового» варианта фильма (иначе назвать нельзя, никто не мог сказать, что последняя команда режиссера «Стоп! Снято!» действительно последняя) показывать отснятый материал тестовой аудитории. Если зрителям что-то не нравилось или вообще вызывало отторжение, то эпизоды безжалостно переснимались. Это было не всегда верно, потому что зрители могли не понять, быть не в настроении, но Тальберг свято верил в правильность такого подхода, и никто не мог его переубедить, что такой кинематограф может остаться на месте, потому что зрителям обычно нравится только то, что привычно.
Тальберг умер в середине тридцатых молодым, ему не было и сорока, а перед тем долго и серьезно болел, но продолжал работать на МГМ. Его болезнь позволила Майеру все взять в свои руки и окончательно развернуть студию в сторону съемок развлекательной продукции. Майеру нравились красивые фильмы с красивыми актрисами и актерами, роскошными декорациями и минимальными проблемами. Он твердил, что люди ходят в кино вовсе не затем, чтобы видеть на экране себя или соседей, решающих привычные жизненные вопросы, зрители хотят развлекаться, значит, им нужно дать именно такую продукцию.
