Ли просто жил и радовался жизни, ему вполне хватало удовольствий, которые предоставляли походы на собственной яхте, вылазки в горы и скалолазание в Норвегии. Хорошие друзья, прежде всего Освальд Фрюэн, который стал и моим надежным другом тоже, интересные увлечения, ненадоедливая работа – что еще нужно человеку? Семья? Да, наверное, но, с одной стороны, старого холостяка (а как еще можно назвать тридцатидвухлетнего мужчину?) пугала сама необходимость что-то менять в жизни, с другой, он не ловелас, и просто так познакомиться с девушкой для Ли всегда было проблемой. Он юрист и вполне представлял себе последствия серьезного шага.
Кем была к тому времени я? Пока никем, просто Вивиан Хартли, девушкой из тогда уже не слишком обеспеченной семьи, которая вовсе не могла похвастать ни древностью рода, ни блистательным будущим. Родители решили вернуться в Англию, но семья уже не существовала, поддерживалась лишь ее видимость. Даже жили родители врозь – отец у бабушки, а мама с Томпсоном на континенте, где сумела организовать свое дело – салон красоты. Я редко говорила об этом, но себе-то можно признаться – меня мучило понимание, что мама открыто предпочла отцу их друга Томпсона, Томми, который всегда был рядом.
Почему отец терпел это соседство, был ли слишком мягок и безволен или ему просто так легче? Не знаю, но хорошо помню свое собственное почти отчаяние, когда осознала эту двойственность. С одной стороны, мама слыла ревностной католичкой, для которой развод просто невозможен (она и против моего высказывалась резко и нелицеприятно), с другой, постоянно держала при себе любовника. Откровенный адюльтер, только прикрытый супружеской снисходительностью.
Наверное, тогда у меня и родилось резкое неприятие вот такого поведения. Нет, если я полюблю, то ни за что не стану скрывать свое чувство, не стану лгать и делать вид, что ничего не происходит.
Почему-то нам всегда кажется, что именно нас минует то, что мы осуждаем? Сейчас я понимаю, что Судьба заставляет человека совершать именно те поступки, которые он не приемлет у других. «Не судите да не судимы будете»? Да, именно так. Но неужели, не осуждай я маму за адюльтер, не имела бы позже своего? Господи, как все сложно!..
После Рохемптона, когда стало ясно, что мои легкие просто не выдержат холодного климата Англии и монастырских условий, меня отправили учиться в пансионаты Франции, Германии, Италии. Я зря надеялась, что порядки пансионатов отличаются от монастырских, если такое и бывало, то в сторону большей строгости и придирчивости. И только учеба в двух из них – в Париже и Китцбюэле – давала возможность посещать театры и вообще вести подобие нормальной жизни. Тогда я дала себе еще одно слово: если у меня будет дочь, я никогда не отправлю ее ни в какой пансионат или монастырскую школу. Как опрометчиво клясться в юном возрасте: свою дочь я не воспитывала совсем…
Конечно, я должна быть благодарна пребыванию в разных школах, потому что там освоила итальянский, французский и немецкий, а также в большой степени сербский языки. Это хорошо, человек должен знать как можно больше языков, такие знания дают свободу, а еще возможность читать книги на языке оригинала.
После обучения немало порадовала отца, заявив, что намерена поступать в Королевскую академию драматического искусства. Если бы мама могла, она упала бы в обморок, но миссис Хартли не из тех слабых особ, которые решают проблемы нюхательными солями. Она заявила твердое «нет!». И наткнулась на мое не менее твердое «да!». Наверное, мама пожалела, что так долго держала меня вдали от себя, поручив обучение другим людям, но менять что-то оказалось поздно. Радовало ее только одно: семестр начинался не скоро, через полгода. Полгода – срок для юной девушки немалый, известно, сколь часто меняется настроение у романтических натур, какой я, несомненно, была в то время.
Я потому столь подробно вспоминаю о собственной юности, что это важно для осознания нашего с Ли скоропалительного решения пожениться. Скоропалительным решение было только для моей мамы, мне этот год показался катастрофически длинным, я не подозревала, что такие длинные бывают.
Если бы женихи знали о невестах все то, что знают матери невест, то холостяков оказалось бы в сотни раз больше. Мама не знала обо мне почти ничего, но полагала, что знает, и главным в этом знании была моя неготовность к браку. Вообще-то, немного погодя выяснилось, что она права…
Что я чувствовала, встретив Герберта Ли Холмана? Восхищение. Симпатичный, спокойный, настоящий джентльмен, прекрасно образованный, отличный спортсмен, надежный друг и наверняка прекрасный муж в будущем. Его взгляды на семейную жизнь казались мне единственно верными. Неудивительно, ведь я сама семьи почти не знала, с шести лет жила в пансионатах, а когда закончила обучение, то обнаружила, что у каждого из родителей своя, закрытая для меня жизнь. Папа и мама любили меня, но предпочитали жить по своим законам, соблюдая лишь видимость семьи.
Ли считал, что жена должна быть украшением салона респектабельного юриста, он готов баловать супругу, но требовал приличного, по устоявшимся меркам Англии начала века, поведения. Прекрасно образованный (Ли окончил колледж в Кембридже), надежный, знающий, чего хочет, человек – почти идеал.
Каким образом это могло сочетаться с моим желанием учиться в Королевской академии драматического искусства? А кто в юности задумывается над сочетанием несочетаемого? Разве в семнадцать лет человека беспокоит то, что учеба в Королевской академии и желание стать актрисой никак не вяжутся со стремлением превратиться в хозяйку салона серьезного юриста, любящую жену и мать?
Я не была готова ни к чему – ни к роли жены и матери, ни к карьере актрисы. Но если актрисой все же не могла не стать, то с первым получился настоящий провал!
Задумывался ли Холман над моей неготовностью? Наверное. И наверняка серьезно, он человек ответственный, к тому же понимал, что такой женитьбы не одобрят родственники, в первую очередь родители (у Ли была больна мать). Холман долго сомневался, и если бы не Освальд Фрюэн и Хэмиш Хэмилтон, неизвестно, когда сделал бы предложение (если вообще сделал бы).
Юная девушка, прекрасное образование которой все же было далеко от реальной жизни, встретила настоящего джентльмена, у которого имелся полный набор подходящих для главы семейства качеств. Встретила и влюбилась. Сейчас я понимаю, что влюбилась в образ, идеал мужчины, каким считала (и считаю!) Ли Холмана. Удивительно, но даже после всего, что с нами случилось (по моей вине), этот идеал не потускнел, Ли остался таким, каким был, – честным, порядочным, верным и настоящим другом.
Нет, я не завоевывала Холмана и не заявляла с первого взгляда, что выйду за него замуж, но роль невесты серьезного юриста мне определенно нравилась. В Ли и вокруг него мне нравилось все – устоявшаяся респектабельная жизнь, в которой, однако, находилось место щекочущим нервы опасным путешествиям, спокойный характер, надежность и умение рисковать одновременно… а еще его друзья, много видевшие и много знавшие.
Особенно мы подружились с Освальдом Фрюэном. Могу ответственно утверждать: лучшего друга найти трудно. Освальд годится мне в отцы, но это именно тот отец, которого мне всегда не хватало. Сколько было Фрюэну, когда нас познакомил Ли? Около сорока пяти лет, но он с первого слова смог понять семнадцатилетнюю девчонку, причем понять даже лучше Холмана.
