И вот то, как воспринимают актера, сыгравшего настоящего героя, те, кто помогал ему создавать образ супермена, часто противоположно этому образу. Есть немало «героических» актеров – трусов в действительности. Не секрет, что Хэмфри Богарта терпеть не могли многие на площадке, что к по-английски сдержанному Рексу Харрисону не стоило подходить за автографом, можно получить порцию нецензурной брани, что у Монро невыносимы опоздания, а многие звезды способны нести прямо перед камерой страшную отсебятину, подыграть которой невозможно… О пьянстве и говорить не стоит, у Богарта непременным условием давно был стакан коньяка на столике подле его стула. К концу рабочего дня Хэмфри едва держался на ногах от «подкрепления»…
Кларк Гейбл был неуверен в себе и пытался скрыть это под маской холодной презрительности. Он был «МГМовский», что не находил нужным скрывать. Но оказалось, что за спиной Гейбл еще и боролся за закрытие нашего варианта фильма и передачу его на свою студию!
Наше с ним знакомство началось со ссоры! Плохо сработали клерки, перепутавшие время фотосессии, я пришла точно в назначенный срок, когда Гейбл, прождавший уже два часа, был вне себя от ярости. Он не собирался «играть вместе с этой дамочкой-англичанкой»! Хотя Гейблу объяснили, что потерянные два часа не моя вина, Кларк был не в духе. Пришлось нахамить в ответ, да так, что у звезды отвисла его знаменитая красивая челюсть. Больше против меня Гейбл ничего не предпринимал, действовал за нашей спиной.
Я мечтала создавать так нравившийся мне образ Скарлетт, а приходилось то простаивать из-за чьей-то небрежности или сомнения либо переделывать уже снятое, потому что новый отрывок сценария вступал в противоречие со снятым позавчера, то раз за разом доказывать, что нельзя вольно обходиться с фразами из книги, они не бессмысленны: выбросив несколько ключевых, можно получить дурацкую мелодраму.
В редкие выходные мы с Оливией спешили к Кьюкору – пожаловаться на съемки, на нелепые изменения и требования, попросить совет, как играть следующие сцены, просто поболтать. Хорошо, что Сэлзник не знал о таких походах, не сносить бы нам головы. С Флемингом, заменившим Кьюкора по требованию Кларка Гейбла, отношения не сложились с первого дня не только у меня, режиссер заявил, что считает фильм мелодрамой, чем привел в ужас всех.
Однажды, обругав меня при всех нецензурной бранью, он исчез на два дня, казалось, фильм действительно будет закрыт, но Сэлзник пригласил еще одного режиссера – Сэма Вуда; остыв, Флеминг вернулся, но и Вуд остался, к ним присоединился Мензис, снимавший большие сцены. Вот это был кошмар – играть сразу у троих, каждый из которых видел Скарлетт и сцены с ней по-своему, требовал иной пластики и эмоций, причем делать это следовало в один и тот же день, потому что с утра съемки могли проходить у одного, днем у второго, а к вечеру у третьего. Звездному Гейблу такой вендетты не устраивали. Временами у меня создавалось впечатление, что Гейбл вообще не хотел сниматься в этом фильме, он словно искал повод, чтобы сорвать либо фильм, либо свое в нем участие. И то и другое грозило нам не просто неприятностями, а потерей возможности работать дальше.
Где все это время был Ларри? Сэлзник, не желая, чтобы нас видели вместе («свободная Америка» не могла простить того, что мы до сих пор не разведены, доказывать, что это не наша вина, бесполезно), сразу после окончания съемок «Грозового перевала» постарался отправить Оливье в Нью-Йорк для игры в спектакле на Бродвее. Я обиделась, но не на Ларри, а на Дэвида Сэлзника!
С первого дня прочтения книги я жила этой ролью, мечтая сыграть Скарлетт, полгода я жила жизнью Скарлетт, но к лету мечтала только об одном – чтобы эта жизнь, наконец, закончилась! Творчество? О, да! В те моменты, когда работала камера или когда мы обсуждали с Кьюкором и Оливией эпизоды, я творила, я чувствовала себя совсем Скарлетт и одновременно божеством. Недаром «творить» и Творец от одного корня.
Но как же мало было этих минут по сравнению с другими – когда либо простаивали, либо занимались бессчетными переделками, либо просто бестолково спорили, либо делали не то! Из шести месяцев не больше двух оказалось именно игрой, остальное – мотанием нервов. К тому моменту, когда 27 июня 1939 года Флеминг скомандовал: «Стоп! Снято!», я уже ненавидела съемки и даже роль, но только не саму Скарлетт и не книгу.
Нас отпустили до августа, чтобы к осени переснять часть эпизодов, например, начальную сцену, потому что Сэлзник решил, что «цвет платья Скарлетт не вполне подходит». Я почти взвыла:
– Дэвид?! Я если я поправлюсь?
– Не вздумай ни поправиться, ни похудеть и уж тем более забеременеть!
Я больше не могла находиться в Америке. Домой, домой, домой!
Ларри усмехался:
– Ты снялась всего в одном фильме в Голливуде, теперь будешь знать, каково это.
Говорить о том, что этот фильм (четырехчасовой!) стоит нескольких и по продолжительности, и по накалу страстей, и по ожиданиям от него, не стоило. Мне хотелось одного: плакать. Но только поплакать дома, в Лондоне, пройтись по родным улицам, вдохнуть лондонский воздух, услышать речь без американизмов, просто отдохнуть, тем более через шесть недель нам предстояло вернуться, чтобы снова окунуться в атмосферу Голливуда – сумасшедшую, невыносимую, ужасную и… такую желанную! Верно говорят, что тот, кто хоть раз вдохнул запах кулис, будет болен театром на всю жизнь, кто услышал хлопушку на съемочной площадке, не сможет жить без кино.
Я снова отвлеклась, но это потому, что мне захотелось вспомнить Скарлетт – мою главную кинороль. Правда, получилось немного не то, я радостно ожидала начала съемок, репетировала, горела этой ролью, я жила жизнью Скарлетт полгода, билась за каждую реплику, которую хотели убрать, моя мечта исполнилась! Но когда съемки подходили к концу, больше всего хотелось услышать, что они закончены. А вот теперь, через много лет, вспоминаются разлады, споры, ссоры, происходившие на площадке.
Марион научила меня задавать вопрос «почему?».
Хорошенько подумав, я, пожалуй, могу ответить. Моя Скарлетт, ее фразы, жесты, ужимки, гримаски, счастье и отчаяние, радость и ужас, придуманная любовь к Эшли и старания выжить в том кошмаре, где она очутилась, остались со мной, они внутри меня. Роль изменила меня, хотя и сама не сразу это осознала. Нет, я не стала «звездой», хотя меня таковой назвали, но я стала другой – мудрее, крепче, я стала устойчивей к любым невзгодам, научилась бороться за себя и свою жизнь.
А все остальное – срывы, ссоры, неприятности – это съемки, они потому и запомнились, что закончены. Просто Скарлетт продолжается во мне своим упорством и жизнелюбием, а съемки остались в прошлом. Нельзя же вспоминать то, что есть сейчас?
А я и не буду, я подумаю об этом завтра.
Если честно, то не хочется вспоминать ни триумф после премьеры, ни даже вручение «Оскара». Фильм получил восемь статуэток и еще был на несколько номинирован. Однажды меня спросили, почему я редко вспоминаю о своих «Оскарах», особенно о первом, полученном за Скарлетт.
