…в) агентуру германской военной разведки, гестапо, тайной полиции, оставленную в данном городе-районе или переброшенную ранее немцами в наш тыл: резидентов, связников, содержателей явочных квартир, проводников и переправщиков;
…д) изменников Родины, предателей, провокаторов и немецких пособников, оказывающих содействие оккупантам в проведении различного рода мероприятий».
13 мая 1942 г. принципы репрессий против коллаборационистов были уточнены в приказе Прокуратуры СССР «О квалификации преступлений лиц, перешедших на службу к немецко-фашистским оккупантам в районах временно занятых врагом». Такие категории людей привлекались к ответственности по статье 58-1 «а», которая предусматривала за измену Родине высшую меру наказания – расстрел с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах – лишение свободы на срок 10 лет с конфискацией имущества
[1629].
По мнению белорусского историка А. Шаркова, «принципы репрессий против коллаборационистов, сформированные зимой 1941–1942 гг., в последующем подвергались некоторой корректировке. Уже в 1943 г. в советском руководстве подобный подход стали рассматривать как излишне жестокий… Если в 1941 г. измену Родине видели там, где ее в помине не существовало, то в 1943 г. пришло понимание того, что в условиях жесточайшего оккупационного режима вступление в коллаборационистские формирования было зачастую лишь средством выживания как для военнопленных, так и для мирного населения»
[1630].
Укажем на то, что в отношении немецкой агентуры, разоблаченной в партизанских формированиях, никаких «послаблений» не было. Если вражеских шпионов и разведчиков, выявленных на территории Советского Союза, могли перевербовать, привлечь к радиоиграм или заменить расстрел на длительные сроки заключения, то в лесу такая альтернатива была невозможна. Кроме того, агентура, засылаемая на территорию СССР и в части Красной армии, очень часто добровольно сдавалась и раскрывала себя. Добровольная сдача агентов партизанам была явлением исключительно редким. Автором выявлено всего несколько подобных случаев
[1631].
По мнению доктора наук А. Шаркова, основными правоохранительными органами в партизанских формированиях были: особые отделы, партизанские товарищеские суды, суды на правах народных судов, суды командирской чести и военно-полевые трибуналы. Партизанские суды и военно-полевые трибуналы руководствовались Криминальным и Криминально-процессуальным кодексами БССР, а также указами Президиума Верховного Совета СССР. Наиболее значительным законодательным актом для военно-судебных органов являлся Указ Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г. «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников Родины из числа советских граждан и их пособников»
[1632].
Вместе с этим, не согласимся с мнением А. Шаркова в отношении того, что «все дела в отношении лиц, которые не входили в партизанские отряды, а были обвинены или подозревались в антисоветской деятельности, проходили непосредственно через районные отделы НКВД, которые имели право принимать самостоятельные решения
[1633]. Распространенной практикой в отношении разоблаченной агентуры было проведение следственных действий непосредственно «на месте» разоблачения, то есть оперуполномоченными в партизанских соединениях»
[1634].
Отметим, что на протяжении всего периода оккупации судебно-следственные мероприятия в отношении выявленной агентуры не всегда велись достаточно корректно и объективно, несмотря на многочисленные инструкции и рекомендации руководящих органов партизанского движения и госбезопасности. Например, в конце ноября 1943 г. в бригаде «Первомайская» был разоблачен Григорий Тихантовский. Никаких конкретных доказательств его шпионской работы у особистов не имелось, очных ставок проведено не было. В основе обвинения была связь с поляками и ксендзом
[1635]. Аналогичная ситуация наблюдается и в отношении якобы агента немецкой разведки Ивана Кривоноса, приговор которому был вынесен на основании показаний односельчанина о его «антисоветскости»
[1636].
В архивных документах имеется ряд свидетельств того, что в партизанских формированиях и спецгруппах НКВД имели место злоупотребления и необоснованные расстрелы только по подозрению в шпионаже. Заместитель оперативно-чекистской группы при Могилевском обкоме Лебедев в марте 1944 г. приводил следующие примеры: «5 декабря 1943 года расстреляна жительница Могилева Гончарова Матрена Ивановна только за то, что служила в фельдкомендатуре уборщицей, причем неизвестно куда делся ее 4-летний сын. 9 декабря 1943 расстрелян 13-летний мальчик Клепча Алексей Игнатович за то, что он два раза сообщил о местоположении партизан своей родственнице, подозреваемой в связи с немецкой разведкой. Ранее обращалось Ваше внимание на необоснованные расстрелы граждан, перешедших на сторону партизан или захваченных в плен». В этом же документе давались указания об улучшении следственных действий уполномоченными особых отделов. В случае недостаточной доказательной базы дело необходимо было направлять на доработку или закрывать. Расстрелы обвиняемых можно было производить только после получения окончательной санкции на расстрел у секретаря райкома КП(б)Б
[1637].
Другим серьезным недостатком в работе с разоблаченными шпионами было некачественное ведение допросов. Не уточнялись важные подробности разведывательной деятельности агента (кем и когда завербован, где обучался, какие предметы преподавались, приметы других курсантов и т. д.). Например, сотрудник особого отдела одной из партизанских бригад Яков Кондыба в апреле 1943 г. указывал, что «наши командиры и комиссары партизанских бригад и партизанских отрядов при задержании немецких агентов расстреливают, не уточняя его методов работы, какую именно задачу он получил от гестапо и не выясняют какие же основные задачи ставит противник перед агентурой, а как правило, после признания агента в принадлежности к немецкой разведке, сразу расстреливают»
[1638]. Это подтверждает и И. Стельмах: «Как правило, протоколы допросов обвиняемых и свидетелей ведутся неумело и небрежно, на лоскутах бумаги, с массой перечеркиваний, надписывании слов без всяких на то оговорок… В другом деле по обвинению Путранковой Лидии Лукьиничны Романенко
[1639] додумался задать обвиняемой такой ненужный вопрос: «Скажите, каким путем у Вас случилось воспаление матки?» Что хотел добиться Романенко для следствия этим вопросом сказать трудно»
[1640].
