– Добрый день, Луиза.
Она машет рукой с ироничной ухмылкой на лице.
– Иди уже, я буду здесь.
Я срываюсь с места и влетаю в дом следом за Эли.
– Нам надо поговорить, ты слышишь меня?! ― кричу куда-то в недра дома, где спряталась моя девочка.
– Не о чем!
Ага, ванная. Иду туда и врываюсь без стука. Эли поставила ногу на крышку унитаза и поливает коленку перекисью.
– Давай я.
– Я медсестра, Винс, если ты забыл. Операционная. Так что отстань, я все сделаю сама.
Прислоняюсь плечом к дверному косяку, спрятав руки в карманы. Рассматриваю ее стройные ноги и теперь уже не очень тонкую талию. Меня никогда не привлекали беременные женщины, но Эли… Она невероятная. Красивая, просто идеальная. Каждый изгиб словно нарисован талантливым художником.
– Ты читала мое письмо?
– Нет, ― резко.
– Почему?
– Потому что ничего нового я там не увижу.
Ее голос полон раздражения, движения резкие и нетерпеливые.
– Там все новое. Я хочу, чтобы ты услышала не только ее версию, но и мою. Это будет справедливо.
– Сколько женщин вот так убили себя по твоей вине, Винс?
У меня в груди сжимается сердце и печет. Оно снова кровоточит от упоминания о Миранде. Не потому что люблю ее и горюю о потере. Я сожалею только о своем идиотском поступке, который совершил несколько лет назад, и о том, что Минди умерла. Я взрослый человек, который трезво оценивает ситуацию, поэтому точно знаю, что она умерла не из-за меня. Ею руководили болезнь и истерика. Миранде было проще обвинить меня во всех грехах и поверить в надуманную историю, чем сталкиваться лицом к лицу с реальностью. Именно так и работает сумасшествие: человеческий разум просто придумывает себе новую реальность, чтобы защититься от настоящей жизни, и всеми ресурсами защищает свою собственную правду.
– Она единственная, ― отвечаю сквозь сжатые губы. ― И она не должна была.
– Уходи, ― произносит она устало, выбрасывая ватные диски в мусор, и промакивает влажные колени чистыми бумажными салфетками.
– Эли, прочитай письмо. Сейчас.
– Нет. Меня мама ждет, ― она уже повернулась ко мне лицом и сложила руки на груди. На налившейся сочной груди, твою мать! О чем я думаю в этот момент? О разговоре? Черта с два! Мои мысли лишь о том, чтобы Эли не посмотрела вниз и не увидела каменный стояк у меня за ширинкой. ― Я не могу так постоянно жить, Винс. Сначала одна сумасшедшая ставит себя в опасное положение, чтобы привлечь твое внимание, потом вторая сносит себе голову на моих глазах. Сколько их еще таких, Винс?! Сколько?!
– Нисколько. Больше никого нет. Только ты. Прошу, прочитай письмо.
– Нет.
– Эли, это не займет много времени.
– Нет. Нет, Винс! ― громче произносит она. В глазах появляются слезы. ― Я не хочу, ты не слышишь? Не хочу!
– Эли, пожалуйста… ― делаю шаг к ней, но она выставляет вперед одну руку, пальцами второй раздраженно вытирая уже мокрые щеки.
Я сжимаю руки в кулаки. Хочу обнять ее. Меня аж потряхивает от того, насколько сильна сейчас моя потребность, которую она не дает мне удовлетворить. Эта агония длится минуту, две. Элисон всхлипывает, но не делает ни одного движения.
– Прошу тебя, Винс, уйди. Пожалуйста.
Я крепко зажмуриваюсь и делаю глубокий вдох, наполняя ноздри ее запахом.
– Хорошо, ― выдыхаю. ― Только позволь прикоснуться к животу. – Она быстро мотает головой. ― Эли, всего на секунду, прошу тебя. ― Я готов умолять об этом. Я словно одержим этим животом.
– На секунду, Винс, ― отвечает она и кивает.
Я тут же делаю пару шагов, и запах шоколада с корицей становится отчетливее. Сердце протяжно ноет за грудиной, как будто медленно умирает каждую секунду, когда я не могу ее коснуться. Становлюсь на колени, аккуратно приподнимаю ее футболку. Эли инстинктивно дергается и пытается вернуть ткань назад, но я поднимаю взгляд, и она сдается, опуская руки. Слегка приспускаю ее шорты и, не отрываясь, смотрю на маленький бугорок, в котором плещется мой сын. Или дочь. Плевать, если честно. Там частица нас двоих, продолжение Винса и Эли. Никогда не думал, что со мной вот так может быть: когда весь мир сосредотачивается на крохотном создании, которое ты даже не видишь, но каким-то образом тонко чувствуешь.
Прижимаю ладони к ее животу, и Эли вздрагивает и всхлипывает громче. А я замираю, в то время как сердце ускоряет бег и теперь молотит по ребрам, как сумасшедшее. Мой мир останавливается в ту же секунду, когда я чувствую тепло гладкой кожи. Крепко сжимаю челюсти, потому что в горле образуется едкий ком. Ну как я могу бросить их? Как могу не приезжать к ее дому, не убеждаться, что с ней и малышом все хорошо? Как я могу уйти из их жизни, когда они самое дорогое, что у меня есть?
Всхлипывания Элисон переходят в рыдания. Первым моим порывом становится вскочить на ноги и крепко прижать ее к себе. Но я понимаю, что она плачет из-за меня. Может быть, она и не плакала до этого, и сейчас я спровоцировал. Резко отнимаю руки, вскакиваю и вылетаю из ванной, из дома, проношусь мимо Луизы без единого слова. Прыгаю на байк, выбрасываю к черту шлем, завожу «Харлей» и срываюсь с места. Подальше. Быстрее. Так, чтобы стереть, не помнить, не думать. Но ладони до сих пор жжет от соприкосновения с молочной кожей, роговица пылает от застывшего изображения с ее светлыми глазами, а в ушах на повторе звучат ее всхлипывания. Так хочется сдохнуть. Как никогда.
Остаток дня я катаюсь без цели. Заезжаю на заправку, чтобы восполнить горючее, и снова еду. Сам не знаю, куда и зачем. Будто моя жизнь разом потеряла всякий смысл. Знаю, что должен вернуться в город, потому что на вечер назначено заседание «Закрытого клуба» и у меня есть определенные обязанности. Уже четыре раза звонил Дарк, но я ни разу не ответил, просто не смог. У меня как будто склеены губы, я не могу разомкнуть их и издать хотя бы звук. Я снова и снова прокручиваю в голове ощущение от прикосновения к крохотному животику Элисон, вспоминаю ее затравленный, полный боли взгляд, и моя агония разгорается с новой силой. В висок долбит: «Ты сделал это с ней».
Я останавливаюсь для очередной дозаправки, выпиваю бутылку воды, отправляю Дарку сообщение о том, что буду вовремя, завожу байк и снова еду. А через сорок минут оказываюсь на кладбище в другом городе и другом штате. Я ехал целый день, похоже, только ради того, чтобы сейчас встать на колени перед надгробным камнем с именем «Миранда Колтрейн» и крепко сжать в кулаках траву.
– Прости меня, Минди. Я не должен был к тебе прикасаться. Не должен был так поступать. Прости, детка. Прости, прости, прости, ― шепот срывается с губ, перемежаясь с полной тишиной. Я снова и снова прошу у нее прощения, рассказываю о том, как сильно сожалею.
