Fin de Siècle
[149] на верхнем этаже
В бухте Святой Маргариты, в пятнадцати минутах езды от Кента, где я сейчас пишу эти строки, раньше находился отель, в баре которого стоял телескоп. Из этой точки посетители, такие как Ян Флеминг, определяли время по стрелкам часов на башне городской ратуши в Кале. И хотя до Кале рукой подать, этот город все же совсем другой, французский, там чтят иные ценности (к примеру, к Пасхе украшают даже самые неприметные магазинные витрины) и имеют иное мировоззрение.
Инаковость французов, в чем бы она ни выражалась – будь то фильмы или книги, одежда или кулинария, – всегда яростно оберегалась. Немаловажную роль играли слова. В 1980-х годах Французская академия приложила героические усилия, чтобы искоренить использование французами таких заимствованных из английского языка слов, как le weekend – «выходной», и не сдается до сих пор. Глобализация постепенно набирает обороты, и в докладе академии за 2008 год было сказано, что национальный язык переживает «кризис». Ниже приведены некоторые из последних запрещенных заимствований и слова, которыми их предлагается заменить:
hashtag (хештег): mot-diese
fashionista (законодательница мод): une femme qui aime l’époque
LOL (laughing out loud – «громкий смех» или чаще «лол»): MDR (фр. mort de rire – «умираю со смеху»).
Любая нация начинает рыть окопы, когда геополитическая ситуация угрожает ее культурной целостности. То же самое сделал со своей книжной коллекцией и придворной культурой письма король Альфред Великий, стремясь, с одной стороны, противостоять влиянию викингов, а с другой – выстоять в борьбе англосаксонских королевств. Что касается Франции, поражение во Франко-прусской войне 1870–1871 годов и потеря Эльзаса и Лотарингии нанесли тяжелый удар по самолюбию французов. В политике появился «реваншизм», идеологом которого стал генерал Буланже, некомпетентный, но харизматичный демагог, который жаждал взять реванш и вновь вступить в схватку с Германией. Эйфелева башня стала олицетворением технологической удали в архитектуре. В искусстве изобиловали полотна, посвященные темам патриотизма и скорби. В литературе Эмиль Золя выстроил целый роман вокруг вопроса о том, как так случилось, что Франция сбилась с пути. В издательском деле и в сфере коллекционирования книг уязвленное чувство национальной гордости переплелось еще с тремя мотивами: страхом перед образованными женщинами, эстетикой конца века fin de siècle и ужасами массового производства. Как отметил Вальтер Беньямин, «аура книги поблекла» с появлением паровых прессов. Чахлые эстеты 1890-х годов в поисках изысков обратились к абсенту и мастерам переплетного дела.
В Париже небольшая группа библиофилов создала парниковую атмосферу рафинированного коллекционирования. Однако это движение не было лишено некоторого хулиганства, отражавшего стремление возродить Францию, уничтожив консервативное библиофильство в лице скучно одетых стариков. Подобно социализму Уильяма Морриса, преисполненного любви к Средневековью (что не могло не повлиять на современные тенденции), новое библиофильство представляло собой мощную смесь модернизма и противостояния старому.
Катализатором этого движения в Париже стал Октав Юзанн – лейтенант в отставке, задавшийся целью вернуть Франции былое величие при помощи книг. Этого холостяка с моноклем часто можно было увидеть в крошечном кафе Napolitain, где он излагал свои взгляды бок о бок с американским художником Джеймсом Уистлером, остальное же время он проводил в своей чудесной мансардной квартире с видом на книжные прилавки набережной Вольтера. Гости попадали к нему в дом через кованую железную калитку, «напоминающую врата рая, написанные каким-то византийским художником». Похожие на ларец комнаты наверху были отличительной чертой этого движения: оказавшись там, собравшиеся будто поднимали символический откидной мост, отгородившись от буржуазных условностей и стадного потребительства.
Юзанн предположил, что, если удастся заинтересовать красивыми книгами более широкую аудиторию, эта тенденция распространится и на менее обеспеченные слои населения: «Согласно разумным принципам гуманизма, которыми руководствуются пекари, цена бриоши снизит цены на обычный хлеб». Однако склонность Юзанна к элитизму шла вразрез с этими красивыми словами. В 1889 году он опубликовал напечатанную «на вогезской бумаге» биографическую энциклопедию тиражом 500 экземпляров, где рассказывалось о его современниках, объединенных любовью к вину Мариани – алкогольному напитку с кокаином. Но, quelle horreur
[150], в магазины «хлынула толпа попрошаек», сгоравших от нетерпения приобрести книгу. В ответ он воскликнул: «Построим плотину!» – и выпустил люксовое издание.
С некоторой долей либерализма, которым отличается идеализм английского декоративно-прикладного искусства, Юзанн предсказал, что новые мастера-переплетчики станут «кузнецами надежд» – надежд новой нации. Одним из первых символических актов парижской группы стал поступок библиофила Анри Вевера, который поехал к себе домой, в находившийся под властью немцев Эльзас, выкопал останки своих родственников, сложил их в ящики и отвез с собой на поезде в Париж, чтобы перезахоронить их в свободной Франции.
Первым делом требовалось потеснить старую гвардию в лице Общества французских библиофилов. В пылком воображении Юзанна эта старая гвардия представала в образе «очень пожилого месье – костлявого и сухого, как мумия, безвкусно одетого, брюзжащего, который сидит в своей набитой книгами стариковской конуре, словно волк в логове». Еще один иконоборец Фелисьен Ропс призывал «книжных археологов» остерегаться привычного мещанского уюта: «Не повезло им!.. Ведь скоро мы от всего этого и мокрого места не оставим». На своих мазохистских полотнах Ропс изображал консервативных зануд-французов, которых вели на поводке домины в сапогах. Элита подвела Францию, поставила под угрозу ее бесконечно женственный дух и должна понести наказание, пройти очищение и возродиться.
В 1889 году Юзанн собрал 160 человек, которых он назвал «кардиналами нового библиополиса», и основал Общество современных библиофилов. В его состав вошли не только коллекционеры, но и люди, занятые в сфере книжного дела, переплетчики, артхаусные издатели и писатели. В Общество также вступили многие американцы, что вполне укладывалось в рамки давней тенденции к заимствованию ресурсов из США, столь ярко проявившейся в парижской культуре. По словам Юзанна, Франция нуждалась в присущей американцам «живости и гибкости ума». «Только вперед» – так звучал девиз нового сообщества.
Обычным делом для членов нового клуба было посещение похорон какого-нибудь легендарного книготорговца с левого берега Сены. С неменьшим драматизмом они оплакивали кончину художника-авангардиста и декоратора Обри Бердслея или оформляли заказы на издания изысканных, отвечающих эстетике городского шика произведений таких писателей, как Ги де Мопассан. Деревенщинам в рядах представителей этого движения было не место. Роба и мундштук не смотрятся вместе. Однако все же был в ту пору один знаковый провинциальный аванпост. Жители города Нанси на территории Лотарингии, аннексированной Германской империей, словно в символическом жесте презрения к немецкому господству, стали зачинателями нового стиля ар-нуво. В рамках этой новой художественной традиции появилась колоритная группа радикально настроенных переплетчиков, которые вдохновлялись природными формами. «Современные библиофилы» часто пользовались их услугами.
