За много лет мне довелось провести немало собеседований с кандидатами на работу продавца книжного магазина, и я всегда старался выявить истинный характер соискателя, ведь книготорговцы полностью отдаются работе, не прячут дома свою истинную сущность. Один из самых эффективных вопросов, которые я задавал, звучал так: «Кто победил бы в драке на парковке у паба – вампир или оборотень?» Этот вопрос наталкивал соискателя на рассуждения о значимых качествах двух соперников – холодность и расчетливость одного против необузданности и инстинктивности другого. Оборотень, по мнению Роберта Стивенсона, заставившего звероподобного Эдварда Хайда писать «гнусные кощунства» на страницах богословских книг Генри Джекила, с удовольствием делал бы пометки на полях
[189].
Политические убеждения
Надо сказать, при Генрихе VIII Хайд с его привычкой черкать в книгах долго не протянул бы. Во времена его правления прослеживается «на редкость безупречное послушание» и даже страх в духе Оруэлла, а с богословскими трудами обращаются бережно. Однако после разрыва Генриха с Римом читатели стали один за другим осквернять посторонними надписями тексты о некоторых святых. Особенно досталось Томасу Бекету, который создавал немало проблем монархам прошлого. В 1538 году его огромная гробница была разрушена. Обращенные к нему молитвы стирали, а поверх тех, что занимали слишком много места, вклеивали новые страницы. Житель города Ипсуич выскоблил его имя, а поверх написал: «Боже, храни короля». О реабилитации и речи быть не могло, упоминания о Бекете стирались из текстов молитв, даже если получалась полная бессмыслица. Однако хуже всего пришлось самому папе римскому: его тиару замазали, титул заменили словом «епископ», а в комментариях часто стало встречаться слово «Антихрист». Отчасти все это делалось в угоду полиции мысли
[190] под началом Томаса Кромвеля. К примеру, в одном часослове значится механически приписанное замечание: «Я всецело отрекаюсь от имени папы и стираю его».
Ричард Топклифф
[191] с упоением пытал тех, кого он на полях книг называет «подлыми» и «недоразвитыми» «папскими отродьями». В своем экземпляре истории Реформации он нарисовал виселицу «для папы», которого на других страницах он называет «змеем» и «ублюдком». Ближе к концу книги (она принадлежала перу итальянского автора) он принялся фантазировать: «Хотелось бы мне повстречать автора этой книги в лесу святого Иоанна, держа в руках двуручный меч».
В молитвеннике из Британской библиотеки можно найти душераздирающую страницу, которая уносит нас в суровые времена Реформации. Генрих VIII самолично писал в нем в надежде на то, что за него будут молиться, а Екатерина Арагонская оставила следующую запись: «Полагаю, что более прочих угодны Господу молитвы, произнесенные устами друга, а поскольку я считаю вас таковым, в уверенности я уповаю, что вы помолитесь обо мне. Королева Екатерина». Позднее ее дочь принцесса Мария написала: «Вспоминайте меня в своих обращениях к Господу». После развода пометки обеих женщин были тщательно и беспощадно вымараны.
Поразительно, что мир заклинаний и сказочных легенд пережил и Реформацию, и времена пуританской республики. Поэма Эдмунда Спенсера «Королева фей» (1590), пьеса Шекспира «Сон в летнюю ночь» (1595) и «Королева фей» (1692) Генри Перселла – все эти произведения пользовались огромным успехом. В одном экземпляре поэмы Спенсера, опубликованном в 1611 году, сквозит пылкое несогласие, свидетельствующее о том, насколько глубок был раскол, продолжавший царить в национальном сознании. Ныне вышедший на пенсию профессор Стивен Орджел в 1953 году купил это издание по дешевке, всего за восемь фунтов (ведь оно было исписано комментариями) в книжном магазине David’s в Кембридже. Этот магазин вот уже 300 лет находится все там же, в тенистом проулке. Первый владелец оставил в книге следующую бескомпромиссную запись: «Феи – это дьяволы, а значит, очевидно, что страна фей – это дьявольская страна». Упомянутый тут же Иов назван «не кем иным, как дьяволом», Георгий – «напыщенным святым, которого придумали праздные монахи», а упоминание Девы Марии влечет за собой небольшую гневную тираду об идолопоклонстве. Одновременно с этим мы обнаруживаем, что люди стали все чаще тайно поклоняться статуям Девы Марии и связанным с ней святыням и прятать их в стенах и на чердаках до лучших времен.
Приблизительно в 1938 году мой давно ушедший на тот свет отец купил за пару фунтов на рынке на Портобелло-роуд в Лондоне еще одну книгу, которая являет собой пример политических путешествий во времени и наглядно демонстрирует, как читатели росчерком пера проводили исторические параллели между событиями, разделенными тремя сотнями лет. Сейчас эта книга живет в моем доме. Это издание «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха, опубликованное в 1595 году издателем шекспировских произведений из Стратфорда Ричардом Филдом. Переводчик Ричард Норт писал в живой манере Елизаветинской эпохи, причем его проза была настолько хороша, что Шекспир цитировал целые фрагменты: он активно пользовался этим источником при написании пьес «Юлий Цезарь» (1599), «Антоний и Клеопатра» (1607) и «Кориолан» (1609). Все жизнеописания в моем издании Плутарха, имеющие отношение к этим трем пьесам, сопровождаются скобками и подчеркиваниями на полях, а также несколькими комментариями, написанными рукой тюдоровского современника, так что Шекспир был не единственным представителем той эпохи, который увидел параллели между описанными в этой книге событиями и современностью. Пьеса «Кориолан» была для Шекспира безопасным способом проанализировать произошедшее в 1601 году восстание графа Эссекса против королевы Елизаветы. Граф, некогда пользовавшийся большим расположением ее величества, игравший с ней в карты и отдыхавший вместе с нею ночи напролет, вошел в Лондон с повстанческим войском и в результате лишился головы. На полях жизнеописания Кориолана читатель тюдоровских времен пишет следующее: «Прямо как вошедший в город граф Эссекс» – это один из двух написанных на полях комментариев о графе Эссексе, благодаря которым становится ясно, что публика театра «Глобус» должна была понять подспудный смысл шекспировского «Кориолана». Мы не можем с уверенностью утверждать, что комментарии эти написаны современником Тюдоров. Но все же только что, когда мой взгляд упал на подчеркнутый отрывок о Мартовских идах
[192] из жизнеописания Брута, по спине у меня побежали мурашки. Но разумеется, вероятность, что издание Плутарха, принадлежавшее самому Шекспиру, могло оказаться на рынке на Портобелло-роуд, слишком уж мала.
