После Гражданской войны книга оказалась в руках Джона и Елизаветы Доксфорд, которые щедро украсили несколько страниц своими подписями. Примерно столетие спустя, в ноябре 1772 года, новой владелицей книги стала Элинор Дей, а два года спустя она второпях записала вверх ногами на страницах, посвященных Алкивиаду, о «полученной от Роберта» плате. Владелец, к которому книга перешла во времена королевы Виктории (по моим подсчетам, это произошло после 1839 года, если судить по упоминанию одной забытой книги некоего Дж. Холлингса), оставил более дюжины подробных комментариев наподобие следующих: «Вот так чрезмерная власть ведет к безрассудству» или «Подобные раздоры приводят государства к краху». Следом, приблизительно через триста лет после того, как книгу впервые продали в Лондоне, она пережила самое трагическое событие в своей судьбе – замену переплета. В результате поля были подрезаны, а часть маргиналий утрачена. Ну и наконец, в 1965 году моя сестра Энн, библиотекарь, карандашом вписала пометку о том, как по мелким печатным деталям и несмотря на отсутствие титульного листа она пришла к выводу, что книга была издана в 1595 году.
В эпоху Гражданской войны политические маргиналии превратились в нечто, что профессор истории Стивен Цвиккер называет «полем битвы между поправками, опровержениями и отказами от сказанного ранее», причем дело усложнялось повальной популярностью всякого рода брошюр. Такая политизация чтения, по мнению Цвиккера, «задала тон зарождавшейся политической культуре, в рамках которой нормой стали дебаты и всеобщее участие – культура кафе и клубов, партийной политики». Итак, черкая на полях книг, мы научились бросать вызов представителям власти. Существует несомненная взаимосвязь между тихим скрипом гусиного пера в покоях какого-то современника Тюдоров и напряженными дебатами в британском парламенте. Первое хоть и не стало непосредственной первопричиной второго, но все же выраженное при помощи пера и чернил несогласие, безусловно, помогло нам привыкнуть решительно высказывать неодобрение по поводу статус-кво. Уже в 1772 году аболиционист Грэнвилл Шарп счел необходимым пункт за пунктом опровергнуть аргументы, прочитанные в книге одного рабовладельца, подчеркивая каждое утверждение, служащее оправданием рабству, и отвечая на него на полях.
Приняв во внимание некоторые характерные примеры из нашей эпохи, можно прочувствовать непрерывность этого процесса. Быть может, кого-то это удивит, но одним из излюбленных источников, которыми пользовался Эдвард Саид, формулируя свою теорию империализма, были пылкие комментарии, оставленные Уильямом Блейком на полях «Дискурсов» Джошуа Рейнольдса. Поля личных дневников Мао Цзэдуна и Гитлера пестрят самооправданиями и предсказаниями апокалипсиса.
Позднее желанием расставить все точки над i загорелся Грэм Грин, когда ему в руки попала книга Кристофера Эндрю об истории британской разведки «Секретная служба» (Secret Service) (1985). Он исправил несколько тезисов о Гае Бёрджессе
[193], стремясь как можно дальше отстраниться от этого изменника. В наше время эмоций не сдерживают студенты исторического факультета, заимствующие книги из библиотеки Оксфордского университета. Их экспертный анализ порой включает такие фразы, как «придурок!» или «ох уж эти 80-е». А вот комментарий, оставленный напротив описания Столетней войны: «Какой же тупой и упрямый народ эти шотландцы». Судя по всему, какого-то шотландца это задело и он решил ответить – кратко, если не сказать красноречиво, но непечатным словом.
Изобретательные диалоги
Авторы пометок на полях – это предшественники критиков. Нехватку изысканности в подборе слов они с лихвой компенсируют спонтанностью и живой вовлеченностью в разговор с автором. Готов предположить, что читателям чаще, чем критикам, случается в ярости швырять книгу об стену, воплощая более безобидную версию фантазии Топклиффа о лесе святого Иоанна. Однажды я читал сказку малолетнему ребенку, и мы оба так в ней разочаровались, что единогласно решили выбросить ее из открытого окна второго этажа. Осуществив это, мы испытали настоящий катарсис. Подумать только, а ведь моя бывшая жена могла бы пережить такое же облегчение, если бы после нашего разрыва ей в голову пришло выбросить мои любимые книги из окна нашей спальни (теперь мы с ней дружим). На этой неделе я сбросил с лестницы новую биографию Оливера Рида, потому что в ней говорилось, будто он столь реалистично сражался на мечах в фильме «Три мушкетера», что «дублеров тошнило по углам». Отличная история, но вот дублеры… Не смог я поверить в то, что тошнило сразу нескольких дублеров. Решив, что это никудышные россказни, я отправил книжку вниз по ступенькам, к вящему недовольству находившихся внизу членов моего семейства.
Иногда чувство, будто книга – это живое существо, накатывает на читателей неудержимой волной, как это случилось с комментатором, недавно начеркавшим пометки в книге американского писателя Дэвида Шилдса: «Если я увижу эту мысль еще хоть раз, то дам этой книге по морде». Не менее стихийно читатель отреагировал на последний абзац «Мадам Бовари», написав «ублюдок!», а следом – «полнейший, полнейший цинизм».
Читая комментарии на полях, можно почувствовать ту досаду, которую ощущают студенты Оксфорда, вынужденные откладывать на потом юношеские радости, чтобы штудировать работы критиков, наводнившие их комнату и душащие своей любовью к книгам: в анализе произведений Пиндара – «полнейшая чушь от начала и до конца», на страницах невразумительного анализа Флобера – «Не пользуйтесь этой книгой. Это полнейший бред». Клуб любителей маргиналий Оксфордского университета, которым я обязан приведенными выше примерами, появился в 2012 году, когда на глаза студентке Эйприл Пирс попался комментарий, служащий напоминанием о том, что книги должны отражать жизнь, а не подстраивать ее под себя:
Давайте предположим, что нам удалось возродить те поэтические переживания, блеклым отражением которых служит текст, подобно тому как след в камере Вильсона показывает, где был фотон.
По мере того как комментарии активно оцифровываются и оцениваются по достоинству, становится ясно, что бурные критические замечания на полях – это скрытая история литературной критики. Незаметно для самих себя мы сделали из наших книг наковальни. Жак Деррида, французский критик, свергший авторитет печатного текста и, выражаясь метафорически, ставший солистом в оркестре постмодернистов, обожал заметки на полях, а в одной из своих книг он даже напечатал на полях собственные комментарии – такое вот интертекстуальное самолюбование.
Блейк, переосмысливший сущность книги, освободился от пресловутого благоговения перед печатным текстом и писал пространные критические комментарии, в частности в трудах своих противников по вопросам эстетики, таких как Фрэнсис Бэкон («Злодей!») и портретист Джошуа Рейнольдс. Льстивую биографию Рейнольдса Блейк разобрал по кирпичикам – все это теперь оцифровано и выложено на сайт Британской библиотеки. На титульном листе он заявляет: «Этого человека наняли для того, чтобы он утопил искусство. Таково мнение Уилла Блейка, мои доказательства этому мнению приведены далее в сопутствующих примечаниях». Пометки, оставленные им в этой биографии, включая комментарии, такие как «все это величие основано на мелочной предвзятости», дают возможность понять образ мыслей Блейка. Исследователи придерживаются единого мнения о том, что, судя по его тону, писал он эти комментарии для будущих поколений, с расчетом на то, что однажды их прочтет широкая аудитория – как и в случае с заметками, которые он оставил в «Афоризмах о человеке» (Aphorisms on Man) Иоганна Лафатера:
