Надеюсь, никто не назовет написанное мной придирками, посчитав, что мои заметки не слишком существенны, ибо я пишу от чистого сердца и не могу противиться своему желанию исправить то, что кажется мне ошибочным в этой книге, которую я так люблю.
Кольридж ввел в употребление понятие «маргиналии», а его комментарии были столь энциклопедичны и поэтичны, что Чарлз Лэм даже одалживал ему книги лишь для того, чтобы получить их обратно с пометками, в шутку говоря, что от этого они возрастут в цене втрое. Знаменитый поэт был еще и оратором, который в свое время не уступал в популярности Жижеку
[194]. Как и Блейк, Кольридж предчувствовал, что его маргиналии однажды заинтересуют более широкую публику, – теперь они составляют шесть томов собрания его сочинений. На полях одного из трудов немецкого философа Шеллинга Кольридж написал свой манифест в отношении маргиналий: «С книгой, которую я по-настоящему ценю, я беседую и спорю, будто рассуждая с самим собой». Эдгар Аллан По тоже читал, держа в руке ручку, – чтобы записывать «мысли, совпадения и расхождения во мнении». Привычку оттачивать разум при помощи книги нетрудно усмотреть в комментариях Петрарки к Ливию, Христофора Колумба – к Марко Поло и Гиббона – к Геродоту.
Особенно завораживают комментарии Китса к «Потерянному раю»: он восхищается тем, как Мильтон добивается желаемого эффекта при помощи необычных, но волшебных сочетаний, а затем разбирается в том, как же повторить это волшебство. Исписанный им двухтомник, который теперь хранится в коллекции дома Китса в Лондоне, снабжен такими подробными заметками, что из них можно составить самостоятельную книгу внутри книги. Недавно их оцифровали. Китс восхваляет Мильтона за мастерское «позиционирование» – этим понятием представители визуальных видов искусства в то время называли воспроизведение текущего момента: Адам, ставший свидетелем того, как Ева вкусила запретный плод, не просто ужаснулся, он:
…недвижный, бледный, услыхав
О Евином проступке роковом,
Застыл в молчанье. Ужас ледяной
Сковал его суставы, раскатясь
Комментарий Китса: «Он ловит красоту на лету и коршуном обрушивается на нее». Столь же глубоко его впечатлило то, как Мильтон воспевает грусть, эту, как он пишет, «черную светозарность». Комментарии Китса к «Потерянному раю» демонстрируют, что для него поэма Мильтона – это головокружительный чувственный аттракцион, на примере которого он учится воплощать в жизнь звуки, запахи и тактильные ощущения. Он говорил журналистке Ли Хант, что, по его мнению, ослепнув, Мильтон стал наслаждающимся чувствами эпикурейцем. Китс отмечает, что автор в «Потерянном рае» воплотил даже чувственное отвращение – к примеру, в отрывке, где падшие ангелы, стремясь насытиться, пожирают пепел:
И глотки оскорбленные, хрипя,
Его немедля изрыгали вон;
Но, мучимые голодом и жаждой,
Опять вкушали гады мерзкий яд,
Сводивший челюсти, жевали вновь
Золу и пепел едкий.
Словно заклиная свой талант и ощущая близость к Мильтону, Китс написал стихотворение «К сну» на форзаце второго тома.
Комментарии еще одного писателя, аннотировавшего произведение другого автора, дают нам ключ к пониманию центральной дихотомии в эстетике XIX века – пылких разногласий между Кольриджем и Вордсвортом. Последний писал на полях, что некоторые из сонетов Шекспира были «чрезвычайно туманны и никчемны». Кольридж гневно возразил: «Никак не могу согласиться с приведенным выше карандашным примечанием У. Вордсворта, однако я не хотел бы, чтобы оно когда-нибудь оказалось стертым… Англичане деградировали». В своем желании сохранить эти комментарии он опередил время. Даже в XX веке его собственные маргиналии обходили вниманием и даже уничтожали, как и некоторые заметки Мильтона. Кольридж превратил многие книги в рабочие мастерские, аннотировав, к примеру, «Песни невинности и опыта» Блейка (правда, то издание было утеряно) и пьесу Уильяма Годвина «Аббас, персидский царь» (Abbas, King of Persia), которая сопровождается подобными комментариями: «плоско или посредственно», «банальный книжный язык» и «не выдержан размер».
Живший в Тюдоровскую эпоху владелец анонимной пьесы «Джордж Грин» (George a Greene) оставил на полях размышления по поводу ее авторства, в том числе потрясающую фразу: «По словам Шекспира, написана священником, который сам в ней играл».
Комментарии, которые Джейн Остин оставила в своем томике поэзии Голдсмита, демонстрируют ход ее мыслей, а ближе к концу она приходит к выводу, что Купер гораздо предпочтительнее. Позднее историк Томас Маколей нашел применение увесистой «Истории Церкви» (History of the Church of Christ), принадлежащей перу Джозефа Милнера, в качестве рабочего верстака: «На этом я сдаюсь. Я сделал все, что мог, но монотонная абсурдность, лицемерие и злонамеренность этого человека выше моих сил».
Поэт Руперт Брук оставлял обильные, но безжизненные карандашные заметки даже о реке Кэм, как отмечает один из его товарищей: «Он имел привычку грести левой рукой, а правой писать карандашные заметки… положив книгу на колено».
Джеймс Фрэзер тоже имел обыкновение вести беседу о книгах с самим собой. Первая публикация его «Золотой ветви», выпущенная в 1890 году, представляла собой двухтомный, гигантский анализ мифа и магии разных народов мира. Хотя некоторых христиан возмутил этот выдающийся труд по сравнительной теологии, Фрэзер, сын химика из Глазго, еще только начал. Чтобы снабдить второе издание дополнениями, он заказал копию первого, страницы которой перемежались пустыми листами. Дополнения, которые он вручную написал чернилами на этих страницах, в конце концов вошли в финальное издание, опубликованное в 1915 году в двенадцати томах и ставшее основополагающей работой по антропологии.
Иногда, как в случае с Хайдом, осквернявшим книги Джекила, примечания демонстрируют постепенные изменения, которые претерпевает личность читателя. Александра Молоткова, собирая вещи перед переездом из своей первой квартиры-студии в более просторное жилье на Манхэттене, со стыдом перечитала несдержанные и высокомерные маргиналии, оставленные ею на полях книг, когда она была «двадцатипятилетней нахалкой». В свое оправдание, в некотором смысле уподобившись Хайду, она отметила, что заметки на полях помогли «становлению ее личности».
Несмотря на то что от Томаса Эллиота не ждешь подобных дерзких инфантильных комментариев на полях, он, однако, оставил-таки несколько очаровательных излияний личного характера в «Логических исследованиях» Эдмунда Гуссерля: «Какого черта он имел в виду?», «чертов Локк» (Блейк улыбнулся бы) и es sollte überhaupt Kuchen geben – «Торт никогда лишним не будет» (нем.).
Иногда пометки на полях, подобно лаве в проснувшемся вулкане, свидетельствуют об изменениях на литературной арене. В одном издании «Уолдена, или Жизни в лесу» Генри Торо, напротив подчеркнутой фразы «путешественник должен заново родиться на дороге» стояла небольшая аккуратная галочка. Поставил ее позаимствовавший книгу из библиотеки в 1949 году и так и не вернувший ее Джек Керуак.
