Для многих тысяч читателей серия романов «Король былого и грядущего»
[200] Теренса Хэнбери Уайта оказалась удобным способом бегства от реальности. Нил Гейман и Джоан Роулинг признаются, что его чудаковатый маг и вымышленные персонажи, наделенные человеческим теплом, сильно повлияли на их творчество. К сожалению, их создатель так и не смог справиться с собственными психологическими муками, которые начались еще в детстве из-за отца-алкоголика и продолжились в жестокой школе-пансионе. Как-то он сказал, что школьные розги сделали его садомазохистом. С еще большим рвением, чем Дитрих, он исписывал поля книг из своей коллекции. Живя в эпоху радикального безапелляционного империализма, он размышлял в дневнике о своей «страшной судьбе», ведь, «обладая безграничными возможностями любить и радоваться», он «был лишен хоть какой-то надежды реализовать их». Писатель-натуралист Хелен Макдональд (р. 1970) считала его «одним из самых одиноких людей среди ныне живущих». Безнадежный мечтатель, Уайт читал Фрейда, Адлера и Юнга, чтобы постичь суть происходящего. На полях книги Фрейда о толковании сновидений Уайт делает напоминание самому себе: «Прочитай несколько раз». Юнг подталкивает его к всестороннему анализу и аргументации. Уайта восхищает идея о соотнесенности различных частей дома в сновидениях с областями сознания: «Я уверен, что это так». Впоследствии писатель отдается потоку сознания:
Я пробовал умереть от дизентерии. Вино. Диз-интересно. Безынтересно. Умереть от скуки. Выхода нет. Шелк. Шлак. Шесть. Биение… Мою мать звали на «А», что значит аферистка…
Романист Джим Крейс (р. 1946), большой поклонник творчества Уайта, был тронут до слез, работая с архивом писателя, в котором насчитывалось порядка 400 книг, многие из которых были исписаны примечаниями на полях. Подобно Кольриджу, Уайт явно хотел, чтобы его заметки на полях сохранились и изучались наравне с его творчеством. В стремлении добиться желаемого он добровольно распинался перед общественностью, превращая весь этот болезненный для себя процесс в своего рода послание миру и подвергая себя безобразному унижению, которого он мог бы избежать, согласившись на интервью на старомодном телеканале Би-би-си с приторным и высокомерным Робертом Робинсоном
[201], который заставил бы писателя еще глубже уйти в себя. Заметки Уайта производят удручающее впечатление, однако при этом позволяют понять, насколько более разносторонним может быть писатель, оказавшийся в тусклом свете темного закулисья. В своей блестящей книге «“Я” значит “ястреб”») Хелен Макдональд определенно сумела хотя бы частично рассказать правду о Уайте, который является скрытой движущей силой ее произведения.
Благородная патина или изъян?
Некоторые покупатели требуют скидку, углядев едва заметную вмятину на книге, в то время как другие готовы с радостью заплатить полную стоимость, даже когда я сам указываю им на дефект и предлагаю скидку. Раньше я полагал, что ко второй категории относятся либо те, кто богаты, либо те, кто очень спешат, однако спустя какое-то время я осознал, что их действительно нимало не смущает неприглядная вмятина или бугорок. Таковы особенности нашей психики, которые имеют давнюю природу и проявляются в том числе в нашем отношении к записям на полях, загнутым страницам и другим следам изношенности.
Для некоторых признаки того, что вещью пользовались, служат проявлениями любви и посланиями из далекого прошлого, но для других… Взять, например, Лидию, богатую наследницу из «Соперников» (1775) Шеридана, преисполнившуюся отвращения к книге, на которой кто-то оставил свою ДНК:
Ах, какая досада! Я всегда узнаю, когда книга раньше побывала у леди Слаттерн. Она оставляет на страницах следы пальцев и, должно быть, нарочно отпускает ногти, чтобы делать отметки на полях
[202].
Ее служанка соглашается с ней, говоря, что книга «перепачканная и с загнутыми уголками… в руки взять противно».
Чарлз Лэм, напротив, благосклонно относился к следам предыдущих владельцев на своих книгах. Он писал о подержанных изданиях: «Сколь прекрасны в глазах истинного любителя чтения запачканные листы, потрепанный вид книги, ему приятен даже сам этот запах…»
[203] По мнению Лэма, настоящее чтение – это всеобъемлющее взаимодействие с человечеством во всем его разнообразии и непредсказуемости. «Как много расскажут такие книги о тысячах пальцев, которые с восторгом перелистывали их; об одинокой белошвейке (или модистке, или тяжкой труженице – меховщице), которую они, возможно, развеселили после длинного, затянувшегося за полночь, дня работы с иглой в руках, когда она украла у сна часок, чтобы, словно в летейскую чашу, погрузиться мечтою в чарующие глубины книг».
Возглас Лэма о подержанных книгах: «Кто возьмет их, будь они хоть чуточку чище?» – это глас Романтизма, воспевающий «непричесанную» естественность, будь то человеческую или какую-либо другую. Когда Кольридж и Хэзлитт нашли потрепанный экземпляр «Времен года» Джеймса Томсона
[204] на подоконнике девонской гостиницы, Кольридж воскликнул: «Вот она, истинная слава!», указывая на то, что именно общедоступность книги демонстрирует любовь к ней, а не каноническое хранение труда в знаменитой библиотеке или в антикварном шкафу. Начиная с 1730 года поэмы Томсона настолько прочно вошли в повседневную жизнь, что даже 250 лет спустя моя мама, сама того не осознавая, цитировала его, говоря нам, восьми своим детям, чтобы мы ели исключительно «с изящной скромностью».
Джордж Элиот, творившая в 1850-е годы, испытывала неменьший восторг от подержанных книг. В романе «Мельница на Флоссе», в купленной Мэгги за шесть пенсов на книжном развале книге «О подражании Христу»
[205], «на многих страницах уголки были загнуты, и чья-то рука, давно обретшая вечный покой, жирно подчеркнула отдельные фразы чернилами, уже выцветшими от времени»
[206]. Патина, проявившаяся на переплете этой «маленькой старомодной книжечки», связывалась в сознании Мэгги с загадочностью самого текста, представляющего собой исследование христианского смирения и непривязанности к материальным благам – как пророчески звучат эти мысли сегодня, в эпоху экоактивизма во главе с Гретой Тунберг. Джордж Элиот, как и Чарлз Диккенс, несмотря на усиливающийся утилитаризм, продолжала воспевать покрытые патиной старинные вещи. Хезер Джексон выяснила, что книги с пометками на полях высоко ценились в книжных каталогах вплоть «до 1820 года».
