В годы промышленной революции многие потеряли связь с природой, а новое авторитарное отношение к биому требовало, чтобы мы не оставляли следов на книгах, которые теперь превратились в тексты, возвеличиваемые духовенством или юристами, политиками или педагогами.
Лихорадочная забота о гигиене достигла своего пика в расцвет Викторианской эпохи, когда на смену Средневековью, изобилующему маргиналиями, пришел романтизм. Историк библиотечного дела пишет о «полной сенсорной депривации в общественной библиотеке второй половины XIX века, где запрещалось принимать пищу и разговаривать». Однако ироничнее всего то, что даже звук разрезания страниц в новой, еще нечитаной книге воспринимался с нескрываемым осуждением. (Лусия Берлин в книге «Руководство для домработниц» описывает этот звук с большим изяществом, сравнивая его «со вздохом».)
Мария Дьюинг
[207] была в некотором смысле американской версией Мари Кондо конца XIX века, крестоносцем в деле расхламления дома, вдохновившим многих на избавление от книг, которые «не приносили радость». В книге «Красота в домашнем хозяйстве» (Beauty in the Household) (1882) Дьюинг рекомендовала завести для хранения книг небольшой шкафчик с дверцами, чтобы «не пачкать руки», беря книги с открытых полок, где могли оказаться «моль и пыль». Возможно, таково было тяжелое похмелье американского пуританизма. Современница Дьюинг, убежденная протестантка из Лондона Шарлотта Янг
[208] предупреждала читателей о том, что слуги «пачкают» книги. Мария Корелли
[209], автор христианских романов, которую, по мнению Джеймса Эгейта, отличала «психология няньки», была даже популярнее, чем Конан Дойл. К ее благопристойным взглядам на жизнь прислушивалась королевская семья и средний класс. Корелли считала подержанные книги чем-то недопустимым:
Истинный ценитель никогда не захочет читать книги, захватанные и замаранные сотнями рук. Черпать духовную пищу в публичных библиотеках – дурная привычка… все равно что собирать объедки… Пусть одна, но чистая и новая книга… сто́ит полдюжины замаранных… томов… переносящих болезнетворные бактерии.
Моник Халви из муниципальной библиотеки Лиона просмотрела сотни старых книг из разных европейских стран и может подтвердить, что тома XIX века были затерты чуть ли не до блеска. Она пишет:
Борьба с рукописными комментариями и пометками на полях достигла пика в XIX веке, когда печатные страницы стирали и отбеливали в едином порыве «вычистить» поля книг, края старательно обрезали при замене переплета, чтобы уничтожить «безобразные отметины».
Желание избавиться от заметок на полях было данью уважения новым продуктам эпохи индустриализации. Благодаря массовому производству новые вещи стали более доступными широкому кругу потребителей, а подержанные стали маркером более низкого социального статуса. Быть богатым и современным означало окружить себя новыми вещами. В отношении книг это стремление принимало необычные формы. Сумасшествие вокруг нетронутых книг породило чуть ли не фобию по отношению к предыдущим владельцам – началась своего рода война за терруар.
Страсть к нетронутым книгам
Брезгливость по отношению к подержанным книгам утратила свою символичность, сменившись в прямом смысле страхом «грязных книг». В 1857 году был издан Закон о непристойных публикациях, имевший целью объявить вне закона явление, которое верховный судья назвал «ядом куда более губительным, чем синильная кислота». Все эти вновь открытые химикаты, новые знания о кислотах породили настоящую химическую атаку на книги и, как мы увидим, на домашний быт в целом.
Реформатор библиотечного дела Фредерик Гринвуд довел идею о том, что книги – разносчики инфекции, до логического завершения и рекомендовал использование «аппарата для дезинфекции книг». Как он с удовлетворением отмечает в своем «Руководстве по организации работы библиотек» (Manual for the Management of Libraries), в библиотеке Данди использовались закрытые шкафы «из луженого металла», а в Шеффилде сотрудники нагревали книги «до температуры кипящей воды». Он полагал, что карболовая кислота – отличный дезинфектор, признавая, впрочем, что какое-то время книга сохраняет запах вещества. Изобретенная им газовая печь для окуривания книг описана с такой точностью к деталям, на какую способен лишь человек с левополушарным типом мышления:
Самое простое и самое эффективное средство – это… металлический окуриватель, изготовленный из листового железа 16-го калибра, снабженный дверными раскосами из угловой стали и боковыми опорами для полок. Вес окуривателя составляет 152 килограмма, а его стоимость – 5 фунтов 10 шиллингов.
Особо впечатлительным читателям лучше пропустить следующий отрывок:
Сернистая кислота горит на небольшой горелке… В полках необходимо сделать отверстия, чтобы обеспечить свободную циркуляцию кислотных паров.
Жесткость и авторитарность санитарного контроля в христианском обществе вполне передавали дух времени и не были чем-то из ряда вон выходящим. Например, в 1910 году в парламенте всерьез обсуждали законопроект, запрещавший целовать Библию во время принятия присяги. У сторонников этого законопроекта, наверное, подскочило бы давление, если бы им довелось познакомиться с отчетом XVII века, который мне однажды удалось раздобыть. Речь в нем идет об обращенных в христианство индейцах из Виргинии: когда им в руки попала долгожданная Библия, привезенная на кораблях из Англии, они в экстазе срывали с себя одежду и терли Священное Писание обо все части тела.
Нарушителями божественной чистоты часто признавались женщины и бедняки. В 1920-х годах Арнольд Беннет обрушивается на них с едкой критикой:
Зайдите в любой средней руки дом… в тишине гостиной «после чая» вы увидите молодую особу, сидящую с книжкой Шарлотты Янг или Чарлза Кингсли
[210]. И книжка эта непременно будет отвратительно грязной, засаленной, липкой, черной и запачканной самой же этой особой.
«Почему же городской санинспектор» не уничтожит книгу этой безответственной читательницы? Примечательно, что жизнеописатель этого разгула бактерий Луи Пастер не менее резко отзывался о неаккуратном обращении женщин с книгами: «В их глазах книга – не более чем газета: они сгибают и мнут ее».
