Ле Сен писал витиеватые письма своим швейцарским поставщикам, выставляя себя в роли благородного защитника истины. В одном из таких писем он умолял о срочной помощи, поскольку епископ распознал в нем противника Церкви. Он просил дозволения укрыться в хижине в Швейцарских Альпах, «жить там философом», однако по возможности взять с собой свою «свояченицу» (на самом деле любовницу) и ее (то есть их) сына.
Поняв, что швейцарские друзья не придут на помощь, аббат бежал из Парижа в замок в 25 км к югу, в Осере, а затем проник в монастырь в Шартре под вымышленным именем, однако был разоблачен, после чего подался в монахи сначала в Провене, потом в Труа; оттуда он вновь обратился к швейцарским знакомым, сетуя, что вынужден путешествовать пешком и «месить ногами грязь». Последнее, что известно о ле Сене, – он устроил склад в бакалейной лавке в коммуне Сен-Дени (которая и сейчас пользуется сомнительной репутацией) для нелегальной отправки книг в Париж.
Ле Сену приходилось несладко в том числе и потому, что он обосновался недалеко от Парижа, где недремлющее око цензоров зорко следило за нарушителями. Еще одним крупным центром книготорговли и книгопечатания в дореволюционной Франции был Лион. Античная история объясняет феномен этого места: римское поселение с момента основания имело сообщение с Германией, Швейцарией и Италией, а его жители были куда более восприимчивы к классическому образованию и радикальным европейским идеям, чем в том же Париже, находившемся под неусыпным контролем священников. В эпоху Ренессанса Лион был интеллектуальной столицей Франции, а в XVIII веке мрачное влияние Сорбонны, Церкви и двора ослабло. Ярмарка Лиона была своего рода фестивалем свободной торговли. Со времен рассвета печатного дела и вплоть до начала XVIII века два раза в год в течение двух недель ярмарка подчиняла себе улицы города. Купцы со всего света могли свободно торговать на улицах и мостах города, с них не требовали лицензии, и им не нужно было проходить миграционный контроль. Товары, привезенные на ярмарку, освобождались от импортных пошлин; сердце этой огромной ярмарки составляли книготорговцы. Тогда, как, впрочем, и теперь, Лион был богатым, либеральным, передовым и студенческим городом.
Главная и, по сути, единственная причина, по которой Лион славился своей культурной жизнью, заключалась в большом количестве иммигрантов – лишь флорентийских династий здесь насчитывалось пятьдесят девять: их манила местная шелковая промышленность и статус города – Лион был своего рода клиринговым центром между Францией и Италией. Уже в 1485 году здесь было 12 книгопечатных станков, а к 1490 году город занимал третье место среди самых оживленных центров книгопечатания в Европе, уступая лишь Парижу и Венеции. Лион стал первым городом, где начали печатать книги на греческом, потому что здесь было больше знатоков древнегреческого языка и больше иммигрантов из Греции, чем где бы то ни было во Франции, а также на иврите – и это в то время, когда в Париже было строго запрещено изучение этого языка: власти опасались, что граждане могут нахвататься вредных идей, читая Библию в подлиннике. Английский историк с восторгом писал еще об одном феномене Лиона XVI века: «Ни в каком другом городе мира я не видел столько образованных женщин. Здесь они выступают достойными собеседниками и даже конкурентами противоположному полу, рассуждая о высоких материях».
Луиза Лабе, или Прекрасная канатчица (фр. La Belle Cordière) (1524–1566), – яркая представительница лионского либерализма. Обладая внешностью «скорее ангела, чем женщины», она владела несколькими языками, писала стихи, которыми впоследствии восхищался сам Рильке и которые издаются по сей день, много читала, прекрасно пела, играла на лютне и слыла отменной наездницей. Мужчины вились вокруг нее, словно пчелы, а некоторые даже писали о ней стихи, составившие впоследствии целую книгу. Современников не смущали даже ее постоянные переодевания в мужское платье. Правда, впоследствии недалекие мужчины-историки пытались заклеймить ее и даже (впрочем, безуспешно) приписать ее стихи поэтам-мужчинам.
Книготорговцы из Лиона занимались контрабандой книг через Альпы, говоря об этом с присущим французам благородством: контрабандисты носили высокое звание «страховщиков» (фр. assureurs), а плата за контрабанду называлась «страховкой». Посредники именовались «комиссионерами». Существовало даже эвфемистичное выражение для обозначения взяток, которые платили контрабандисты, – «подмазать дорожку» (фр. lisser la voie). Странствующие продавцы книг, не имевшие лицензии, назывались «коробейниками» (фр. colporteurs), они часто продавали книги из-под полы (фр. sous le manteaux). Основным перевалочным пунктом лионских контрабандистов была Швейцария, преимущественно Женева. Книги заворачивали в ткань, выдавая за другие товары, и перевозили на мулах или на спинах людей, изрядно заправленных шнапсом, по заснеженным дорогам в заранее выбранные гостиницы на окраинах Лиона, которые держали «тайные друзья» (фр. amis secrets), где затем книги переупаковывали и готовили к продаже. Как минимум один раз за время перевозки контрабандистам приходилось отбиваться от вооруженных таможенников. Удивительно, как трепетно они охраняли свою репутацию; негодование по поводу того, что их называли контрабандистами, красноречиво говорит о том, что лионцы относились к книжной цензуре, которой по всей стране заправляли из Парижа, как к необоснованному притеснению. Эта провинциальная воодушевленность и поныне жива в некоторых районах на западе Англии. Помню, как местные жители незаконно делали подкоп на небольшом экскаваторе, чтобы попасть на фестиваль Гластонбери
[222]. На все вопросы они отвечали с характерным сомерсетским акцентом: «Мы всегда входим бесплатно и не собираемся что-то менять».
В XVIII веке один репортер, работавший для издания о путешествиях, счел, что книготорговцы Лиона времен Старого порядка крайне самоуверенные и ушлые предприниматели. Об одном он сказал: «Обоюдоострый меч, с таким лучше не связываться», о другом: «Хитрый и упрямый», а о братьях Перис: «Боже, да они никогда не раскроют свои карты!» Покинув Лион, репортер рассуждал: «Я пробыл в этом городе долго, однако стоит попытаться заговорить с этими джентльменами, они не будут вас слушать. Можно подумать, они управляют империями». Собственно, так оно и было, обширная контрабандистская сеть – вот их империя. Если таможенники оказывались слишком близко, книготорговцы Лиона давали взятку начальнику таможни или незамедлительно организовывали «вброс» так называемых «открытых писем» (фр. lettres ostensibles) – это еще один эвфемизм для обозначения обличительных посланий в духе блюстительницы морали Мэри Уайтхаус
[223], в которых порицались революционные настроения и упадок французской нравственности. Такие тексты тщательно составлялись заранее с расчетом на то, что их перехватит и прочитает полиция.
