Шанморю был одним из букинистов-социалистов, выполнявших миссию по распространению радикальной литературы. В выборе одежды он придерживался поистине гендерфлюидного радикализма. Он либо надевал красный фригийский колпак
[230] – символ свободы, либо высокий колпак в стиле XVI века, который в настоящее время сохранился лишь как поварской головной убор. Его длинные золотистые волосы были собраны в пучок на затылке и повязаны голубой лентой; белые клоги на ногах символизировали солидарность с крестьянами, а длинная рубашка с жабо завершала образ. Несмотря на частые аресты, Шанморю всегда умудрялся прокричать «Долой воров!» (фр. À bas les voleurs!) вслед проходившим мимо политикам. Все его книги в двадцати ящиках были красиво разложены и скрупулезно рассортированы по жанрам, а возле прилавка размещался знак, запрещавший курение, чтобы на книги не попал пепел.
Любовь Юзанна к этим книготорговцам вылилась в серьезное увлечение символизмом, таким отношением к «свободе, инаковости и праву на самовыражение», которому предстояло трансформироваться в идеи сюрреализма, ситуационизма
[231] и панка.
Настоящее чудо, что букинисты смогли выжить, преодолев невзгоды прошлых столетий. Владельцы книжных лавок считали их представителями низшего класса и негодовали из-за того, что те не платили аренду, таким образом увеличивая свою прибыль. Власти запретили букинистам торговать на мосту Пон-Нёф, где те размещались изначально, что было сделано в ответ на давление, исходившее от владельцев книжных лавок, которые полагали, что букинисты представляли угрозу, поскольку вели нечестную игру и использовали сомнительные налоговые схемы.
Религиозное противостояние в Париже набирало обороты – резня во время Варфоломеевской ночи 1572 года унесла жизни по меньшей мере 2000 человек, – цензура становилась более жесткой, принимались все новые и новые драконовские меры. (Любопытно, что сторонник протекционистской политики министр финансов Кольбер (1619–1683), к своему великому огорчению, обнаружил, что его кучер использовал его же собственный экипаж для контрабанды запрещенных книг.) Многих книготорговцев и издателей веками сжигали на кострах. По этой причине плутоватых букинистов следует считать чрезвычайно значимыми фигурами в деле распространения нелегальной литературы. Историк французской печати Дени Палье в исследовании 1975 года пришел к выводу, что только за период с 1589 по 1590 год в Париже было напечатано два миллиона нелегальных книг и памфлетов. Безопасно приобрести их можно было, спустившись к реке. Тот факт, что роль букинистов оказалась позабыта, подтверждает культовый труд Люсьена Февра «Происхождение книги» (L’apparition du livre) (Париж, 1958): в нем напрочь отсутствуют любые упоминания о них, хотя сама работа пестрит подробностями об уличных книжных лавках. Впрочем, стоит взглянуть на фото Февра, который в костюме и галстуке напоминает банковского клерка, как становится понятно, что он относился к книготорговцам с Сены примерно так же, как лорд Адмиралтейства к пиратам Карибского моря.
Современный английский историк французской культуры Эндрю Хасси настаивает на том, что «революция во Франции началась не без помощи букинистов». Впрочем, после революции их положение по-прежнему оставалось незавидным. В 1822 году начальник полиции издал эдикт с целью установления жесткого контроля над букинистами, поскольку те «часто продают опасные или противозаконные книги». Эдикт 1829 года требовал, чтобы они фиксировали все проданные книги в реестре, а также указывали имена и адреса тех, от кого они их получили. Дальше – больше, вернее, жестче: вскоре бедным студентам, детям и слугам наряду с букинистами вообще запретили продавать книги. Оба эдикта сначала рьяно соблюдали, однако со временем о них позабыли.
Еще большее потрясение ждало книжные развалы в XIX веке: в Париже начали возводить каменные набережные, которыми теперь славится столица. Хотя сегодня это место прочно ассоциируется с букинистами, в свое время именно на берегах Сены началась новая эпоха ограничений для книготорговцев. Это была эпоха барона Османа. Этот чиновник сделал делом своей жизни уничтожение большинства средневековых построек Парижа и возведение на их месте длинных скучных бульваров. Изменяя исторический облик города, Осман подспудно преследовал более глобальную цель: новые бульвары и проспекты были слишком широки, чтобы устраивать там баррикады, а полиции было легче их патрулировать. К слову сказать, фонтаны на Трафальгарской площади в Лондоне выполняли ту же секретную функцию – препятствовали массовым сборищам.
Осман претворял в жизнь свои идеи с уверенностью и напором парового катка. Министр внутренних дел де Персиньи оставил весьма яркое описание, в котором сквозит обожание:
Крупный, могучий и энергичный, он мог говорить по шесть часов кряду без остановки на свою любимую тему – о себе. Какая-то циничная жестокость была в этом крепком атлете, широкоплечем, высоком, похожем на тигра животном с мощной шеей, полном дерзости и коварства.
Барон с большим скептицизмом смотрел на бедные районы города, поскольку, будучи ребенком, заполучил там астму. Он редко посещал те места, расправу над которыми методично планировал на своем рабочем месте каждый день с 6 утра. Даже во время поездок в экипаже он никогда не выходил из него и не общался с местными жителями. Один историк писал о нем: «У него не было тактильного контакта с городом. В его понимании у Парижа были конечности и артерии, но не было сердца». Он составил огромную карту размером почти 15 квадратных метров с изображением своего «идеального» Парижа, которую называл «алтарем». На карте были отмечены не только бульвары; невероятный план Османа состоял в том, чтобы сгладить холмы, а для осуществления этой задумки требовалось поднять всю историческую часть города, после чего слегка опустить ее на новый уровень.
Благоустройство города также предполагало расширение торговли: на широких бульварах могли разместиться крупные магазины и различные торговые сети. Он с наслаждением очистил остров Сите, который, по его словам, был «заселен подозрительными личностями». Что же касается букинистов, они портили облик города и должны были исчезнуть с набережных. Как говорил Юзанн:
Такие беспорядочные и странные наросты на лице города оскорбляли его эстетическое чувство. Эту длинную низкую стену следовало избавить от паразитов, сделать прямой, очистить поташем и оттереть пемзой.
Прямая линия – излюбленная форма в декартовой системе координат у всех людей с более развитым левым полушарием вроде Османа
[232].
