Неоднородный коллектив – лучший, если не единственный, гарант человечности: например, сейчас три паука над входной дверью магазина в Кентербери служат мне и еще одному продавцу-арахнофилу утешением, когда мы закрываем двери магазина на замок. Они выступают умиротворяющими посланниками осажденной экосистемы. Чтобы мойщик окон ненароком не убил их, мне пришлось сказать ему, что этих пауков изучает отдел городской экологии Кентского университета. А в магазине Slaney and McKay членом команды был кот: Брандо, усвоивший панковский дух времени, вальяжно возлежал на кассе, но стоило кому-то попытаться его погладить, как он тут же наносил верный удар правой – этот прием он применял ко всем без разбора, даже к породистому скотчтерьеру, принадлежавшему дизайнеру обуви Маноло Бланику. (Морда у пса была изрядно поцарапана, однако Маноло, один из самых приятных наших клиентов, отнесся к ситуации философски и отказался от предложения оплатить счет у ветеринара.) В свое время мы спасли Брандо от уличных мальчишек, норовивших намазать его гудроном, поэтому у кота были все основания проявлять особую осмотрительность.
Часто диалоги в книжном магазине лишены условностей, присущих взаимоотношениям между покупателем и продавцом, поскольку, повторяя мысль Вирджинии Вулф, в книжных магазинах мы сбрасываем панцирь, который нарастили для самозащиты. За последние тридцать лет я видел множество подтверждений этому: все беседы в книжном магазине сходят с наезженной колеи. Диалоги могут быть краткими, но весьма значимыми. Чарли Уоттс, барабанщик The Rolling Stones, заказывал много книг по военной истории – такая неожиданная у него была страсть, – и мы разделяли это старомодное увлечение (в своей диссертации я привожу исследования давно забытых битв в Индии). Одним унылым утром, вскоре после моего развода, Уоттс спросил меня, что случилось; когда я поведал ему все, он просто сказал: «Да, жизнь» – таким тоном, словно бы говорил: «Да, дело дрянь, но это ненадолго; поверь мне – я многое повидал». Он произнес это с такой теплотой, что даже теперь, когда я вспоминаю тот эпизод, у меня хорошо на душе.
Впрочем, Рут Хэдден сделала для меня еще больше и помогла преодолеть юношескую стеснительность, побороть уныние и хоть немного научила жизни, сказав как-то, пока я курил и предавался грустным думам, что смогу стать отличным книготорговцем, если действительно всерьез займусь этим. Я был слегка удивлен, поскольку страдал низкой самооценкой (или, возможно, она была настолько высокой, что я уже даже не пытался конкурировать с кем-либо) и по-прежнему думал, что работа в книжном магазине лишь временное занятие.
В 1989 году Рут пригласили на вечеринку, организованную на борту речного трамвая «Маркиза»; танцы затянулись до поздней ночи. Когда на следующий день я услышал, что судно затонуло в водах Темзы
[262], а Рут погибла, мне потребовалось около полуминуты, чтобы осознать происшедшее, а потом меня накрыло волной горя. Преступная потеря. Об этом очень точно сказал Шекспир: «Гордись же, смерть, созданьем обладая, которого ни с чем нельзя сравнить»
[263].
Магазин Slaney and McKay закрылся после резкого повышения арендной платы, а Салли, которая не проронила ни слезинки даже на похоронах собственной матери, заплакала впервые с детства. Элизабет Коллинз написала письмо, в котором назвала магазин светочем и тихой гаванью. Спустя несколько лет не стало Паскаля и Богарда; сейчас они наверняка обсуждают рецепт идеального соуса на небесах.
Написав предыдущее предложение, я пошел спать и очень живо увидел во сне, как закрывается магазин, а мы, сотрудники, выносим оттуда книжные шкафы, за которыми – и это уже было игрой подсознания – обнаружились надписи на стенах, сделанные разными писателями. Логика сна подсказывала, что их появление вполне естественно, учитывая те истории, что разворачивались в книжном. Я проснулся совершенно счастливым оттого, что все так всегда и происходит, если мы полагаем, что так оно и было в действительности. По-видимому, идея такова: если открываешь книжный магазин, то оттуда просачиваются рассказы, новые истории, строки, над которыми не властно время.
К счастью, книжные магазины сильнее смерти; они населены идеями тех, кто давно почил, и наполнены энергией ныне живущих (хотя у меня есть сомнения относительно пары наших постоянных клиентов). С тех пор как Рут, Салли и Лесли показали мне, какой потенциал таит в себе книготорговля, я вот уже тридцать лет работаю в магазинах, которые являются укромным пристанищем для историй писателей и посетителей.
Очаровавшись букинистическими лавками, я устроился в Any Amount of Books на Чаринг-Кросс-роуд, а потом несколько лет работал в магазинах сети Waterstones в Кенсингтоне и Челтнеме. В Кенсингтоне мне нравилось, поскольку когда-то, когда в здании книжного располагался старомодный магазин женской одежды Pettits, мой отец покупал там женские корсеты. Он вытаскивал из корсета полоски китового уса, поскольку, будучи опытным лозоходцем, считал их идеальным материалом для изготовления «волшебной лозы». При полном отсутствии китового уса в земле он давал чистый сигнал, если его использовали для поиска чего бы то ни было. Когда я рассказал об этом Тиму Уотерстоуну, он, по вполне понятным причинам, был ошеломлен.
Книжные магазины всегда находятся под влиянием психогеографии, и влияние это куда более заметно, чем, скажем, в магазине хозтоваров. Так, магазин Waterstones в Челтнеме – видимо, в пику солидной репутации города – имел штат сотрудников, отличавшихся поистине барочной эксцентричностью. Они собрали настолько обширный ассортимент, что могли бы посоперничать с Александрийской библиотекой. В отделе «Биографии» имелись все 11 томов с письмами Байрона, исторический отдел мог похвастаться полным собранием сочинений Черчилля и двумя изданиями Гиббона. А в разделе «Путешествия», помню, было целых три книги об острове Святой Елены.
Я работал помощником управляющего Эндрю Стилвелла, выходца из Харроу; он обладал элегантной манерой растягивать слова, курил самокрутки, а позже стал первым управляющим книжным магазином London Review Bookshop. Он собирал редкие американские детективы и книги по искусству и управлял магазином со вполне ожидаемой приятной вальяжностью. Ритмичное подергивание его плеч часто служило предвестником приступа скрипучего смеха над какой-нибудь очередной нелепостью. Меня изумляла терпимость Стилвелла; особенно я был поражен, когда Иэн, крупный книготорговец из Шотландии, начал практиковать кэндо – японское фехтование на бамбуковых мечах – прямо в просторном кабинете управляющего с тремя венецианскими окнами, выходившими на променад. Пока Иэн выделывал курбеты, что-то выкрикивал, перепрыгивая через столы и стопки непроданных книг, Эндрю невозмутимо сидел в облаке папиросного дыма, изучая каталог Thames & Hudson.
Иэн отвечал за отдел «Графические романы» и превратил его в настоящую империю, привлекая покупателей из самых отдаленных уголков страны. Он первым добывал редкие комиксы, а если ему задавали вопросы о расходах, он тотчас же отвечал оборонительным огнем цифр о спросе на супергероев, которые еще даже не вышли на широкие экраны. Это он заставил меня прочитать несколько историй о трехмерном человеке и женщине-пуле
[264] и даже о парне с отваливающимися руками
[265], который, казалось, не знал других трюков.
