Я стал книготорговцем милостью Салли Слэйни и Лесли Маккей – двух прекрасных женщин с отличным чувством юмора, которые, подобно Тельме и Луизе
[283], впадают в раж и открывают магазин в центре Лондона, где и без того полно крупных сетевых магазинов. Если бы по их приключениям сняли кино, то крылатыми фразами Салли стали бы «сущий кошмар, милочка», «такой позер» и неотразимое «конченый идиот, по правде говоря». Лесли была серым кардиналом и невозмутимо, с юмором принимала, казалось, любую ситуацию.
Тим Уотерстоун дал мне работу после того, как духовенство резко подняло арендную плату, тем самым перекрыв кислород магазину Slaney and McKay. Он сделал для культуры больше, чем целый вагон членов художественного совета, и постоянно поддерживал сотрудников, вдохновляя их своим примером. Забудьте о концепции модного сегодня «нестандартного мышления»: он вообще ничего не знал об этом. После Тима магазином управляло еще шесть талантливых директоров, пока их наконец не сменил удивительный Джеймс Дант – своего рода Бах после гения Тима, сравнимого с Бетховеном. Я благодарен ему за его терпимость, владение языком, достойное Эдварда Гиббона, и за спасение Waterstones. Многие коллеги внесли свой вклад в расцвет Waterstones: Кейт Скиппер, чья мощь достойна богини Сехмет
[284]; Люк Тэйлор, маршал Ней
[285] Донта; Нил Крокетт – Пьер из «Войны и мира»; Джульет Бейли, чье знание истории позволяло ей одновременно видеть абсурдность событий и при этом продолжать взаимодействовать с миром. Я благодарен своим коллегам, с которыми я проработал плечом к плечу многие десятилетия, – это Рут (верный друг), Пит (со слегка небрежным отношением к знаниям), Рейчел (лучшая из нас) и вся команда магазина в Кентербери. Спасибо новым продавцам: Зои, Джеймс и Элфи показывают мне, что путь обновления книжного магазина – бесконечен. Плут Такер: спасибо тебе.
Много лет назад Дженни Юглоу и Кэтрин Уиндхем отнеслись к моим трудам куда более серьезно, чем я сам. Десять лет назад я поделился замыслом этой книги с основателем издательства Canongate Books Джейми Бингом, и я благодарен ему за его мягкий совет: он сидел на застеленном киргизскими коврами полу в задней комнате, уставленной книгами, в Ноттинг-Хилле и велел мне не скрываться за фактами. Я люблю его за то, что он стал тем самым отступником, от которого мне так важно было получить добро на печать книги. Аналогичный отрезвляющий совет – найти собственное видение вещей – я вынес и из разговора с Питером Акройдом, когда мы обсуждали самоубийство Вирджинии Вулф.
Архивариус Кентерберийского собора Крессида Уильямс читала фрагменты этой книги с присущей ей строгостью и твердостью взглядов, таящихся внутри ее по-матерински доброго сердца. Энтони Лайонс вдохновлял молодежь как учитель, а меня – как друг, причем сильнее, чем он может себе представить. Джош Хьюстон, сотрудник издательства Йельского университета, делился со мной основными книгами и поддерживал тихой участливой беседой в самые сложные дни.
Кейт Ганнинг, личность масштаба мадам де Севинье
[286], – крестная этой книги, дружба с ней была для меня тем домиком на дереве, где я всегда мог найти приют. Я не хотел заканчивать книгу, поскольку редактор Саймон Уайндер был столь участлив и внимателен, а Эва Ходжкин оказалась такой мудрой совой. Джейн Бердселл терпеливо занималась техническим редактированием. Мой агент Софи Лэмберт умело оберегала меня от необдуманных решений и вообще являлась олицетворением всего того хорошего, что есть в книжной индустрии. Эмма Финн – ее отзывчивый консул.
Фундаментом этой книги стали мои дети. Эйлса куда больше похожа на своего кумира Маргарет Кавендиш
[287], чем она думает, Оливер – настоящий ясновидец из леса, Индиа – сострадательная жар-птица, Каспар – ницшеанец с честертонским уклоном, а Уильям – мудрый советник. Франческа – это Энн из «Доводов рассудка»
[288], Джек – настоящий Каратаев, а Сэм – само олицетворение доброты.
Моя жена Клэр – мудрая, юморная и читает странные забытые книги. Наш союз подобен экспедиции на «Кон-Тики», которую она так любит изучать. Он стал триумфом надежды над вероятностью.
Сведения об источниках
Во время создания этой книги я по ночам изучал биографию Кафки в трех томах (Kafka. Princeton
[289], 2005–2017) Райнера Стаха, видного писателя из Берлина в кожаном пиджаке, которому, как и мне, около шестидесяти пяти. Даже читая его в переводе, я столкнулся с несколькими незнакомыми мне словами; например, со словом «эпигонский». Этот исчерпывающий труд пронизан беллетристскими озарениями о человечности. Кроме того, на моей прикроватной тумбочке всегда присутствуют книги, которые являются для меня путеводными звездами: «Шерлок Холмс», произведения Ивлина Во и труды современных писателей, например Лесли Джемисон и Оливии Лэнг.
Заветные книги и жизненные невзгоды
Книга двух французов положила начало изучению феномена читающих людей и захватила мое воображение в 1970-х годах, когда я еще был студентом. В 1930-х Люсьен Февр и Марк Блок основали историческую школу «Анналы». В тот период радикальных историко-географических перемен они анализировали повседневную жизнь, некоторые очевидные исторические изменения, используя междисциплинарный подход к изучению прошлого. Откуда такой интерес к «простым людям»? Двое мужчин – обеспеченных буржуа – объясняли это тем, что в годы Первой мировой войны провели несколько лет в окопах с людьми самых разных социальных слоев. Блок, участвовавший в битве на Сомме, описывал войну как «гигантский социальный опыт, невероятно богатый». Став бойцом Cопротивления во Вторую мировую войну, он был расстрелян немцами в Лионе. После войны Февр с удвоенным рвением продолжил дело «Анналов». Он с презрением отвергал «эти незрелые разделения, основанные на искусственном возвеличивании тех или иных дат и событий; именно такой подход скармливают школьникам, чтобы держать их в блаженном неведении». Его исторический труд 1958 года «Происхождение книги» (L’apparition du livre, в английском переводе The Coming of the Book: The Impact of Printing, 1450–1800. Verso edition, 1976) существенно превзошел его собственные скромные ожидания. По его словам, он лишь хотел написать «нечто, что не было бы неприятно читать» о вопросе, который «никто ранее не изучал и не систематизировал».
