— Быстро управился, — задумчиво заметил
полковник. — У тебя и топорик был с собой?
— Зачем топорик? Твой громила всегда ножик с собой
носил. Тот самый, которым он любил мне шею щекотать. Вот я его и позаимствовал.
— Умный ты, — как-то странно посмотрев на него,
сказал Баширов, — похоже, я тебя недооценил. Где нож?
— Показать?
— Не надо. А его пистолет?
— У него не было пистолета. И ты это хорошо знаешь,
полковник. Я ведь успел его обыскать. Это ты, наверно, не разрешил ему брать с
собой оружие. Иначе я бы к тебе не вышел. Застрелился бы, но не вышел. Сам
понимаешь, как мне не хотелось еще раз с тобой встречаться.
Он сделал движение, словно собирался прыгнуть. Полковник
отступил на шаг.
— Не нужно, Меликов, — холодно сказал он, — я
ведь тебе не дурачок Голубев. Лишнее движение — и у тебя дырка в голове. Мы
сейчас выйдем с тобой из сада. Предупреждаю, что я хорошо стреляю. И пистолет
не уберу. Если только я почувствую, что ты собираешься сделать хоть шаг в
сторону, даже не шаг, а движение, если только ты попытаешься что-нибудь
предпринять, я не задумываясь тебя пристрелю. И не сожалея, Мирза. Таких как ты
не стоит заносить в «Красную книгу». Таких нужно отстреливать. Ты у нас хищник.
— Можно подумать, что ты сам из травоядных, —
пробурчал Меликов.
— Мирза, — позвал его полковник.
Тот обернулся.
— Нож выбрось, — напомнил Баширов, — только
не поворачиваясь ко мне. Осторожно брось нож.
Меликов чуть сгорбился, но ничего не сказал. Он достал нож и
секунду держал его в руке, словно раздумывая, как быть. Баширов стоял за его
спиной, ожидая решения своего пленника. У Меликова был выбор. Но обернуться и
бросить нож он не сумеет. Полковник успеет выстрелить. Мирза принял решение.
Нож упал на землю.
— Вперед, приказал Баширов.
Пленник двинулся к выходу. Полковник, не спуская с него
глаз, поднял нож и двинулся следом. Так они вдвоем и вышли из сада. Охранники,
не понимавшие, куда делся Голубев, недоуменно смотрели на полковника и его
пленника.
— Руки, — приказал полковник, — подними руки.
Меликов поднял руки. Полковник передал ключи одному из
охранников и тот открыл замок, все еще липкий от крови. Он вопросительно
взглянул на Баширова, тот лишь кивнул в знак согласия. Охранник надел наручники
на свою левую руку, щелкнул ключом.
— Садитесь в машину, все трое на заднее сидение, —
приказал Баширов, — и достаньте оружие. Если он попытается хотя бы
шевельнуться — сразу стреляйте. Не раздумывая. Я вам разрешаю. Он очень опасен.
Охранники сели вместе с Меликовым в машину. Полковник
подошел к багажнику, достал брезент. Затем пошел в сад. Он возился долго, минут
десять. Завернув тело погибшего в брезент, он затем долго искал его кисть. Она
оказалась под одним из умывальников. Полковник выволок тело убитого и дотащил
его до машины. Он даже не предложил охранникам ему помочь. Сам уложил труп в
багажник и сел за руль автомобиля. Он все время молчал. И лишь когда они
выехали из города, вдруг сказал:
— Не думаю, что ты поступил правильно. Это была ошибка.
А я просил тебя не делать ошибок.
Меликов и сам понимал, что его неудачный побег был ошибкой.
Он глядел на спину своего мучителя и молчал.
Лилль. 15 июня
Утром группы, погрузившись на Северном вокзале в поезд,
отправились в Лилль. Поездка заняла чуть более полутора часов, и к полудню
участники «Литературного экспресса» прибыли в Лилль. Торжественная встреча на
вокзале плавно перешла в прием, который мэрия организовала для прибывших. Перед
участниками выступил хор детей-арабов. Дронго, немного понимавший по-арабски,
восхищенно слушал пение, когда к нему подошел Игор Дивжак.
— Мы медленно умираем. — несколько напыщенно
сказал он, — скоро в европейских городах большинство жителей будут
составлять негры, арабы и азиаты. Конец европейской цивилизации уже близок.
Дронго с некоторым любопытством взглянул на молодого
словенца. Очевидно, тот уже успел принять с утра спиртного и сейчас находился в
несколько возбужденном состоянии.
— Я не вижу ничего плохого в культурном
многообразии, — отрезал Дронго. — Важно, чтобы одна культура не
вытесняла другую.
— Все равно вытеснит, — угрюмо сказал Дивжак.
Это был молодой человек с коротко стрижеными волосами и
большими запавшими глазами. Он был примерно одного роста с Дронго, но гораздо
уже в плечах и не столь массивен.
— Важно понимать, что нельзя подавлять такие процессы
искусственно, — возразил Дронго, — ведь есть опыт американской
цивилизации, где все нации переплавлены в единый народ. Был опыт Советского
Союза и даже Югославии.
— У Югославии печальный опыт. — безапелляционно
заявил Дивжак, — и вы это хорошо знаете.
— Вы тоже, — быстро вставил Дронго.
— Да, — согласился Игор Дивжак, — но я не
воевал, а был на боевых позициях как журналист.
— Тем не менее, вы видели войну, — заметил
Дронго, — и должны понимать, что она не несет ничего хорошего.
— Смотря какая война, — упрямо возразил
Дивжак. — Я видел, как вы вчера пили с нашими девочками. С болгаркой и
югославкой. И вы думаете, что они знают правду про нашу войну в Югославии? Что
может знать эта девочка из Белграда.
— Я всегда однозначно считал все войны пагубными…
— Не все, — перебил его Дивжак, — а только те,
которые были в наших странах. В Югославии не было ничего хорошего, только
тоталитарный режим Тито.
— Ты еще молодой и многого не знаешь, — заметил
Дронго, — в той стране, которую ты знаешь только по имени Тито, было и
много хорошего.
— У тебя крыша поехала, — зло отрезал Дивжак.
Дронго непроизвольно поднял руку и схватил парня за рубашку.
Сжал кулак. Но вдруг опомнился. В глазах Дивжака мелькнул страх. Дронго опустил
руку. Заставил себя улыбнуться. Он заметил, как за их беседой напряженно следит
Яцек Пацоха.
— Не буду спорить, — сказал он, — ты все
равно ничего не поймешь. Нужно видеть наряду с негативным и хорошие стороны.
Он отошел от молодого человека. К нему шагнул Пацоха.
— Я слышал, как ты с ним спорил. — сказал
Яцек, — ты благородный человек. Но этому молодому оболтусу ты все равно
ничего не докажешь. И хорошо, что ты сдержался. Я боялся, что ты размажешь его
по стене или изувечишь.
— Это не в моих правилах, — ответил Дронго.
К нему подошли Екатерина Вотанова и Нелли Мёллер.
— Опять этот словенец с утра напился, —
укоризненно сказала Вотанова, — он такой безапелляционный в своих
суждениях. И часто допускает оскорбительные выходки.
