— Вот так, — сказал Михаил Николаевич, хмуря седые
брови. — Таким был этот город полвека назад. Вы видите, во что его
превратили англичане? А ведь никто не собирается извиняться перед немцами за
массовые убийства.
— Вы опять возвращаетесь к нашему спору?
— Нет, я думаю, что война отвратительна. Но история
всегда трактуется в пользу тех или других. Посмотрите, во что был превращен
Ганновер после войны. А вспомните Дрезден. Или Берлин. Конечно, немцы были
агрессорами, но при чем здесь мирное население?
— Вот это я и говорил, — согласился Дронго. —
Я думаю, что вас всех как подлинно творческих людей должны волновать прежде
всего моральные критерии.
— Это сложно, — задумчиво заметил Мураев. —
ведь у каждого свои критерии. Они зависят отличных качеств каждого человека.
— Вы полагаете, что в каждом из нас есть нравственные
начала?
— Не знаю, — вздохнул Мураев, — в последнее
время я начал сомневаться, что люди обладают подобными качествами. Мне вообще
кажется, что наша душа — поле компромиссов, мы соглашаемся с чем-то ежедневно и
ежечасно.
— В таком случае наша свобода распространяется и на
возможность выбора между добром и злом, — сказал Дронго. — Может быть,
мы сами виноваты в том, что отвергаем эти нравственные начала.
— Люди слабы, — вздохнул Мураев, — и уж,
конечно, мы все не ангелы.
— Я вспомнил спор епископа Бремхолма с Томасом
Гоббсом, — улыбнулся Дронго. — Первый считал, что человек по
количеству объектов, на которые распространяется его свобода, более свободен,
чем ангелы. Человек выбирает между добром и злом, тогда как ангелы могут
выбирать только добро. Епископ полагал, что такая свобода экстенсивна, так как
человек не может творить добро в тех размерах, в каких его творят ангелы.
Свобода ангелов носит интенсивный характер, ибо они не имеют вожделений и
чувственных органов. Кажется, я цитирую почти дословно.
— Интересная мысль, — задумчиво сказал
Мураев. — И как ему возражал Гоббс?
— Он писал, что не может быть свободы интенсивной и
экстенсивной. Свобода, полагал Гоббс, есть свобода от насилия и от принуждения.
Поэтому он разделял понятие свободы и полагал, что свобода от насилия есть
абсолютная свобода, так как свободным от принуждения, даже добровольного, не
может быть ни один человек. Гоббс спрашивал своих слушателей: когда ангелы
действуют более свободно? Когда есть необходимость в их поступках, то есть они
свободны от насилия, но действуют под влиянием принуждения, пусть даже и
божественного, или у ангелов нет свободы от давящего на них морального диктата?
— Почему вы не бросаете свои занятия и не идете
преподавать? — вдруг спросил Мураев. — С вашими знаниями можно было
многого добиться.
— Мои знания — всего лишь последствия того
удовольствия, которое я получаю от общения с книгами, — честно признался
Дронго, — это единственные мои друзья. Самые лучшие и самые приятные.
Они вышли на воздух. Над городом собирались темные тучи.
Дронго поднял голову.
— Кажется, скоро начнется ливень, — сказал он, глядя
на небо. — В каком отеле вас разместили?
— Далеко, — махнул рукой Мураев. — Нас
отвезут туда на автобусе.
— В таком случае я поспешу в от ель. Я не взял с собой
зонтика, но, кажется, успею добежать раньше, чем начнется дождь.
— Я хочу подарить вам свою книгу. — сказал
Мураев. — Прошу вас, не обижайтесь за надпись, которую я на ней сделал.
— Меня трудно обидеть, — сказал Дронго, чуть
повышая голос.
Тучи стояли над головой, и атмосфера казалось нагретой до
такого состояния, что могла взорваться в любой момент. Михаил Николаевич
прочел:
Таинственный Дронго — аналитик. Однако
Его в Европе знает каждая собака
А ежели взглянуть пошире,
То даже не в Европе — в целом мире.
— Не обиделись на собаку? — спросил Мураев.
— Конечно, нет. Во-первых, это некий символ, а
во-вторых, мне приятно получить от вас вашу книгу. Спасибо большое.
Дронго забрал книгу и быстро зашагал по направлению к отелю.
Дождя он не боялся, наоборот, он любил дождь. Может, потому, что в его родном
Баку это было большой редкостью. И когда прогремел гром и первые струи
обрушились на землю, он с удовольствием поднял голову, подставляя им лицо. Это
был настоящий ливень, и уже через несколько минут Дронго вымок до нитки. Но он
продолжал медленно идти, наслаждаясь потоком воды, льющимся с неба с такой
силой.
На улице он встретил украинцев, прятавшихся от дождя
поддеревом. Несмотря на зонтики, которые они держали над собой ливень,
сопровождаемый сильными порывами ветра, доставал их и под деревом. Дронго подошел
к ним.
— Где вы были? — спросил он. — Я не видел вас
на приеме.
— Купались, — усмехнулся Семухович. — Здесь
есть небольшое озеро, и мы ходили туда. Днем было очень жарко.
— Вы хорошо устроились, — улыбнулся Дронго, —
но я думаю, что если вы останетесь под дождем еще несколько минут, то вымокнете
окончательно. Бежим через улицу в соседнее кафе. Если, конечно, дама не
возражает.
— Вот видите, — усмехнулась Вотанова, — вы
уже научились сначала спрашивать.
— Еще немного — и вы научите меня хорошим
манерам, — прокричал Дронго, заглушая шум дождя, — бежим быстрее.
Через несколько минут они сидели в небольшом кафе, и Дронго
заказал традиционную текилу для всех присутствующих. Когда первые порции были
выпиты, он достал найденную на месте убийства пуговицу и показал ее Вотановой.
Женщины обычно замечают подобные вещи лучше мужчин.
— Вы не знаете, кому могла принадлежать эта
пуговица? — спросил он у Кати.
— Наверно, она с темной рубашки, — ответила
Вотанова, взглянув на пуговицу, — может с блузки. Хотя нет, это, скорее,
рубашка спортивного типа.
— Я тоже так подумал, — кивнул Дронго. — Вы
не знаете, кто у нас носит такие рубашки?
— Не знаю, — улыбнулась она. — Вот вас я
сразу различаю. Ваша золотая пряжка на ремне достаточно заметна.
Она говорила о его ремнях «Балли» с желтой пряжкой.
— С завтрашнего дня буду носить серебряную, чтобы не
так бросалась в глаза, — парировал Дронго.
Они вернулись в отель через час, когда ливень наконец
прекратился. Было уже поздно. Дронго попросил портье отправить намокший костюм
в чистку, затем снова принял душ и достал книгу Мураева, собираясь начать ее
читать. Именно в этот момент в дверь постучали. Дронго нахмурился. Он не любил
неожиданных телефонных звонков и незапланированных визитов.
Дронго подошел к двери и посмотрел в глазок. На пороге
стояла немецкая журналистка, с которой он оказался вместе в сауне. Он смутился.
Взглянул на часы. Интересно, что ей нужно в такой поздний час? К тому же она,
кажется, не говорит по-английски, а он не знает немецкого. Но нужно открыть,
чтобы не выглядеть смешным.
