— Только ноги ей не ломайте, — зло сказал Меликов,
выбрасывая сигарету, — и вообще, не нужно больше ничего говорить. Сломал
ты меня, полковник. Я ведь чего угодно от тебя ожидал, но не такой пакости.
Кому я теперь нужен со сломанными ногами? Пока у меня был шанс, я еще мог
мечтать о побеге, а сейчас…
Он махнул рукой и развернулся, чтобы отправиться в свою
комнату.
— Мирза, — позвал его полковник.
Он развернулся.
— Ты только не переигрывай, — посоветовал
Баширов, — я ведь тебя уже хорошо изучил. Даже если я сломаю тебе и руки,
ты все равно не сдашься. И это хорошо, Меликов, это придает вкус жизни.
— Иди ты… — выругался пленник, направляясь к себе
в комнату.
Полковник открыл дверь, впуская охранников.
— Он должен закончить расчеты за два дня, — строго
напомнил Баширов. — Кроме меня, никто не должен видеть ни одной его
бумаги. Это первое. И второе. Если он попытается что-либо предпринять, сразу
звоните мне.
— Что он предпримет? — удивился один из
братьев. — У него же сломаны ноги. Он до туалета сам дойти не может.
— Может, — уверенно сказал полковник, — если
понадобится, он побежит и со сломанными ногами. Не доверяйте ему, он очень
опасен. Понимает, что осталось совсем немного, поэтому будет готов на любую
пакость, постарается сделать все, чтобы отсюда уйти. Вы меня поняли?
Уже возвращаясь в Москву, полковник подумал, что нужно
проверить новую версию Меликова. Если у него осталась дочь… Об этом не хотелось
думать. Но если у него есть дочь… И если, не дай Бог, он с ней общался… Тогда
получается, что она может знать, кто именно его захватил. Полковник включил
радио словно для того, чтобы заглушить свои мысли. При таком раскладе девочка
не имела шансов остаться в живых. Баширов это прекрасно понимал. Но он понимал,
что это также хорошо осознает и сам Меликов. Если он заговорил о дочери, о
существовании которой они и не подозревали, то возможны два варианта. При
первом он сломался и действительно хотел отправить последнюю весточку этой
девочке. При втором — это был очередной трюк, рассчитанный на сентиментальность
охраны, с тем чтобы показать свое смирение и придумать новый способ побега.
Полковник знал, что его пленник — настоящий профессионал. Значит, оставалась
вторая версия. Баширов прибавил звук и под звуки музыки увеличил скорость.
Через два дня окончательные расчеты будут у него, и Меликов должен замолчать.
Навсегда.
Мальборк. 22 июня
— Вы уверены, что это рубашка Шпрингера? — спросил
Дронго чуть дрогнувшим голосом.
— Абсолютно уверен, — закивал экспрессивный
итальянец, — он сейчас придет, вы можете его подождать.
— А куда он пошел?
— Кажется, в штабной вагон, — улыбнулся Никкола
Лекка, — они готовят там сюрприз, и он не хочет, чтобы я о нем знал.
— Спасибо, — кивнул Дронго выходя из купе.
«Интересно, какой сюрприз они там готовят?» — недовольно
подумал он. В тамбуре стояла Мулайма Сингх и курила сигарету. Увидев Дронго,
она улыбнулась ему. Дронго очень нравилась эта молодая женщина с таким
необычным именем и яркой, запоминающейся внешностью.
— Как у вас дела? — спросил он у Мулаймы.
— Очень устала, — призналась она, — все эти
переезды очень утомительны. Я бы с удовольствием где-нибудь осталась на неделю.
— Можете в Польше, — предложил Дронго, — это
почти рядом с вашей страной. Вы говорите по-польски?
— Нет, — улыбнулась она, — не говорю. Кроме
датского, я хорошо знаю английский, французский и немецкий. И, конечно,
шведский.
— Поразительно, — пробормотал Дронго, — в
этом поезде все полиглоты. Знают не меньше пяти-шести языков. Я чувствую себя
неполноценным человеком.
— Почему? — удивилась Мулайма. — А мне
казалось, что вы знаете семь или восемь языков. Вы разговариваете с
представителями многих стран на их языках.
— Нет, — возразил Дронго, — просто я хорошо
знаю русский язык и поэтому понимаю украинцев, поляков, белорусов, даже если
они говорят на своих языках. Кроме того, я знаю турецкий, который почти не
отличается от азербайджанского, и, соответственно, понимаю турок, боснийцев,
киприотов с турецкой стороны. Из европейских языков я знаю только английский и
немного итальянский. А из восточных понимаю фарси. Это не так много.
— И вы говорите о своей неполноценности? — лукаво
улыбнулась Мулайма. — Я слышала, что про вас говорила Мэрриет Меестер. Она
не верила, что вам только сорок лет.
— Увы, — пошутил он, проходя дальше, — уже
сорок.
В следующем вагоне он столкнулся с Яцеком Пацохой, который,
стоя у окна, заканчивал говорить по мобильному телефону.
— На вокзале в Мальборке нас будут встречать молодые
офицеры нашей армии. Как по-русски это правильно?
— Курсанты?
— И курсанты тоже. Хорошо, что в Варшаву мы приедем
после Москвы.
— Кому хорошо? — недовольно спросил Дронго.
— Всем хорошо, — сказал с явным подтекстом Пацоха.
Дронго увидел шедшего им навстречу Стефана Шпрингера.
Представитель Лихтенштейна был очень высокого роста, под два метра, и в плечах
не уже Дронго. Во всяком случае, справиться с таким в одиночку будет не так
легко. Он напрягся, когда Шпрингер подошел ближе.
— Добрый день, Стефан, — кивнул ему Дронго.
«Хорошо, что Пацоха стоит рядом, — подумал он. — В случае
необходимости он придет на помощь». — Это ваша пуговица? — спросил он
Шпрингера.
Яцек, знавший, где Дронго нашел пуговицу, пристально смотрел
на Стефана.
— Моя, — спокойно сказал тот, — странно, что
она оторвалась. Пуговицы на моей темной джинсовой рубашке закрепляются
металлическими скобами, и вдруг она оторвалась. Хорошо еще, что у меня была
запасная. Где вы ее нашли?
— А где вы ее потеряли? — уточнил Дронго.
— Не помню, — ответил Шпрингер, — кажется, на
вокзале или в поезде. Где вы ее нашли? — снова спросил он.
— Под умывальником, — ответил Дронго, глядя в
глаза Стефана.
Но тот, похоже, ничего не подозревал. Он безмятежно
улыбался, глядя на Дронго и Пацоху. Разговор шел на английском, на котором
Шпрингер говорил с характерным немецким акцентом.
— Вы жили с Темелисом на одном этаже в Мадриде, —
напомнил Дронго. — Он к вам заходил вечером?
— Кажется, да, — кивнул Шпрингер, — но я уже
лежал в постели, когда он ко мне зашел. Хотя нет, Темелис постучал и спросил,
нет ли у меня штопора. Я ответил, что нет. И послал его к Альваро, у которого
был нож со штопором. Поэтому я с Темелисом в ту ночь не виделся, мы только
говорили через закрытую дверь.
— А почему вы ему не открыли дверь? — спросил
Пацоха.
