— А почему вы считаете, что мы отвечаем за него? —
осведомился Мехмед Селимович. — Он, кажется, не только литовский
президент, но и бывший американский гражданин. Вот пусть о нем беспокоится
американская разведка. В ЦРУ достаточно денег и людей, чтобы обеспечить безопасность
своего бывшего гражданина.
— Мы собрались не для этого, — примирительно
сказал Планнинг. — Нам нужно понять, что наши усилия должны быть
направлены на сотрудничество и объединение Европы.
Когда прием закончился, Дронго подошел к Планнингу.
— Зачем этот спектакль? — мрачно спросил он
англичанина. — Вы ведь прекрасно знаете, кто есть кто. И про Яцека Пацоху,
и про Павла Борисова. Хоромин не скрывает, к какому ведомству принадлежит.
Могли бы пригласить только их и меня. Разговор бы получился более
профессиональным. Зачем вы позвали остальных?
— Я позвал всех, кто видел, как погиб Альваро Бискарги.
Некоторое время нам еще придется его так называть.
— Я обратил на это внимание. Но вы ведь понимаете, что
это нерационально. Остальные пятеро действительно писатели. Их статьи печатают
европейские газеты и журналы, а книги — крупные издательства. Всех пятерых вы
проверили. Зачем нужно было их снова беспокоить и приглашать сюда?
— Я хочу знать, кто из них мог быть пособником
Бискарги, — заявил Планнинг. — Не считайте только себя гением в
области анализа. Представьте себе, что и мы умеем делать некоторые выводы. Мы
проверили чемодан Альваро Бискарги и не нашли там оружия. Откуда же у него
появился пистолет, из которого он пытался застрелить вас? Кстати, это совсем не
тот пистолет, из которого был убит Густафсон, и вы это прекрасно знаете. Это
первое. И второе. Я не верю в случайности. И никто не верит. Вы хотите убедить
всех, что пока Бискарги ломал дверь, его жертва стояла в тамбуре, терпеливо
дожидаясь, когда наконец убийца выломает дверь и вытолкнет его из вагона. Или
он случайно оказался там в этот момент? Судя по тому, как Бискарги подготовил
первое убийство в Мадриде, этот профессионал умел неплохо просчитывать
последствия своих действий. И он должен был понимать, что не имеет права так
рисковать. В любую секунду в тамбуре мог появиться кто-то посторонний. Значит,
у Бискарги было только несколько секунд, чтобы вытолкнуть Темелиса из вагона.
Как могло получиться, что Темелис оказался там именно в тот момент? Получается,
что он стоял и ждал, когда его выбросят? Я в это не верю.
— Что вы хотите этим сказать?
— У Бискарги был помощник, и я хочу, чтобы вы его нам
назвали. Поймите, что речь идет в том числе и об исчезнувшем Эшли.
— Если бы я знал его имя, я бы выдал его вам
немедленно. — признался Дронго, — но я не знаю.
— Именно поэтому я и пригласил всех подозреваемых по
вашему списку, — сказал, улыбнувшись Планнинг, — по списку Дронго,
если вам приятно слышать эти слова.
— До свидания. — кивнул Дронго, — увидимся у
президента.
Прием был назначен на четыре часа. Но еще за полчаса до
этого Дронго приехал в президентский дворец и, пройдя через охрану, вошел в
здание. Каждый входящий должен был здесь пройти через металлоискатель, это была
стандартная процедура. Затем нужно было миновать небольшой коридор, где с двух
сторон располагались туалеты, подняться по лестнице на второй этаж и таким
образом оказаться в парадном зале. Отсюда можно было пройти в зал приемов, где
и должна была состояться встреча с президентом Адамкусом.
Дронго вспомнил, как несколько лет назад к нему приезжали
представители Литвы. Он помнил, чем тогда закончились его поиски материалов,
вывезенных из республики. И помнил о смерти своего друга Маира Касланлы, убийцы
которого так и не были найдены. Он подумал, что сейчас в Вильнюсе о нем могут
не вспомнить. Тогда же его разоблачения наделали много шума, и целый ряд
должностных лиц, заподозренных в связях с органами КГБ, выступил с шумными
протестами.
Но тогда в Литве еще не было президента Адамкуса. Дронго
читал его книгу на русском языке, и его поразила наблюдательность этого
человека, его точные оценки состояния страны, его искренняя преданность своей
родине и вместе с тем его подлинный демократизм. Конечно, в книге мемуаров
можно было слукавить, подать себя в более выгодном свете, замалчивая некоторые
эпизоды своей жизни или выставляя себя героем. Но Адамкус избежал этого
соблазна. Во всяком случае, все, что прочел Дронго, говорило в пользу
литовского президента.
Дронго поднялся наверх и, к удивлению охраны, сел на стул
рядом со входом, словно давая понять, что намерен сидеть здесь до начала
приема. Следом за ним появился Планнинг. Конечно, оружия не было ни у него, ни
у Дронго. Планнинг сел рядом.
— Надеюсь, что все пройдет хорошо, — прошептал
англичанин.
— Увидим, — кивнул Дронго.
Третьим пришел Пацоха. Он присутствовал на встрече с
польскими и украинскими поэтами. Усевшись рядом с Дронго, он коротко рассказал
о встрече.
— Было очень интересно, — закончил он свой
рассказ.
— Ты понимаешь по-украински? — удивился Дронго.
— Конечно, — рассмеялся Пацоха, — у нас
говорят, что это всего лишь плохой польский.
Они ждали остальных участников встречи. Постепенно стали
подтягиваться гости. Одним из первых пришел Микола Зинчук. Подойдя к Дронго, он
начал рассказывать о книге белорусского поэта, которую ему подарили.
— Очевидно, украинский и белорусский языки
похожи, — кивнул Дронго.
— Белорусский язык очень похож, — ответила
Микола, — у нас говорят, что это всего лишь плохой украинский.
Дронго расхохотался. Потом подозвал Пацоху.
— Остается только услышать, как кто-то из русских
писателей скажет свое мнение о польском языке. Знаешь, о чем я подумал? Может,
не стоит так настаивать на своей отделенности от Москвы, на своей
исключительности? Все славянские страны имеют общую культуру, похожие языки,
общую историю. Разве мало было у вас хорошего?
— Только не говори это нашим националистам, —
прошептал Яцек, — или украинским патриотам. Они на тебя здорово обидятся.
— Национализм ущербен хотя бы потому, что проповедует
собственную исключительность, — убежденно сказал Дронго, — ни у кого
в мире нет права настаивать на превосходстве своей нации над другими народами.
Защита национальных приоритетов? С этим я могу согласиться. Пропаганда своей
культуры, своего языка, своей литературы? Но только не в ущерб другим, не
подавляя другие культуры, не навязывая свое мнение как истину в последней
инстанции.
— Тебе нужно было попасть в Польшу двадцать лет назад.
Ты бы тогда увидел, как коммунисты навязывали нам свои идеи, — проворчал
Пацоха. — Интересно, что бы ты сказал тогда.
— То же, что и сейчас. Кстати, двадцать лет назад я был
в Польше. У нас была чудесная группа. Если честно, я тогда впервые в жизни
влюбился. Именно в Польше.
— Тебе понравилась наша девушка? — усмехнулся
Яцек.
