— Я действительно виноват, — тяжело сказал
Дронго. — Я хотел найти того, кто забрал эту щетку, но упустил из вида
одно важное обстоятельство. Но это сейчас не важно. А насчет маниакальной
депрессии… Боюсь, что ею страдает большинство политиков в бывшей Югославии,
разодравших страну на части и спаливших ее в огне гражданской войны.
— Может, ты мне объяснишь наконец, что
происходит? — спросил Вейдеманис. — Какое обстоятельство ты упустил?
О чем вообще идет речь?
Вместо ответа Дронго тяжело поднялся со стула и пошел к
выходу. Все смотрели на него. Не обернувшись, он вышел из зала. Следом бросился
Эдгар.
— Тоже мне аналитик, — громко сказал кто-то из
сотрудников ФСБ, — принял психа за шпиона.
Но его никто не поддержал. Только Пацоха укоризненно покачал
головой, взглянув на офицера. И тоже не проронил ни слова. Все расходились
мрачные и недовольные друг другом. Анджевски и Джепаровски поехали в больницу,
чтобы помочь своему другу преодолеть кризис. В конце концов они все когда-то
были гражданами одной страны и продолжали дружить, невзирая на государственные
границы и распри, раздиравшие их некогда единую родину.
Санкт-Петербург. 3 июля
Они долго ходили по городу, и Дронго все это время молчал.
Тактичный Вейдеманис старался не беспокоить друга, понимая, как тому тяжело. И
лишь часа через полтора, когда Дронго, наконец, спросил его, что он обо всем
этом думает, Эдгар честно ответил:
— Ничего не понимаю. С одной стороны, ты разоблачил
Селимовича, а с другой, сам опровергаешь себя и говоришь, что он не тот, кого
ты искал. Ты меня извини, но я не совсем понимаю ход твоих рассуждений.
Получается, что это не он взял щетку.
— Нет, — сказал Дронго, — как раз получается,
что он.
— И он не имеет никакого отношения к Бискарги?
— Не имеет, — подтвердил Дронго.
— В таком случае я тоже идиот, ничего не могу понять.
— Я тебе объясню, — Дронго помолчал еще несколько
минут и затем сказал: — Меня очень интересует эта история с исчезнувшей
щеткой. Дело в том, что она не должна вписываться в логику моих рассуждений.
Ведь Бискарги не выбросил ее следом за Темелисом. А логично было предположить,
что он ее выбросит. Но вместо этого он оставил щетку и подбросил пуговицу
Шпрингера. Получается, что он намеренно оставил щетку и пуговицу Шпрингера,
чтобы главное подозрение пало на Стефана.
— Возможно, — кивнул Вейдеманис, — но ты
раньше был другого мнения, считая, что убийца мог забыть щетку.
— Да не мог он ее забыть, — хмуро сказал
Дронго. — Это профессиональный убийца, и оба убийства он мастерски
рассчитал. И такой глупый прокол. Мы часто приписываем свои ошибки другим,
полагая, что все можно объяснить подобным образом. А это была моя ошибка. Он
намеренно оставил щетку, чтобы я ее нашел. И пуговицу, которую он оторвал от
рубашки Шпрингера.
— Предположим, что это так. Но я не понимаю, что нового
это тебе дает.
— Вот-вот. А теперь послушай. Темелис вошел в тамбур,
именно тогда, когда Бискарги сломал дверь. Совпадения быть не может, это
понятно. Бискарги не стал бы так глупо рисковать, сначала сломав дверь, а затем
отправившись на поиски греческого журналиста. Значит, был сообщник. Этот
сообщник привел Темелиса в тамбур и, может быть, даже помог Бискарги совершить
убийство. Тогда получается, что этот напарник видел, как Альваро намеренно не
убрал щетку, заботливо оставив ее под умывальником. Но если это так, а это
действительно так, то почему тогда сообщник, вернувшись в поезд, решил
испортить план Бискарги и забрать щетку? Получается, что он просто подставил
Альваро, оставив там эту пуговицу, которая ничего не доказывала без щетки. Вот
это меня все время мучило. Пока я не понял главного: Мехмед Селимович не был
сообщником Бискарги. Это всего лишь помешанный на ненависти ко мне человек.
Даже не ко мне, а к войне и всем спецслужбам, олицетворением которых я для него
стал.
— Не понимаю, — растерянно пробормотал
Вейдеманис, — ты хочешь сказать, что это был не он?
— Конечно, нет. Он нашел щетку и забрал ее, чтобы
запутать мое расследование. Он считал, что таким образом помогает Альваро
Бискарги в борьбе против меня. Но он не понимал, что убийца нарочно оставил эту
щетку. Тогда выходит, что Селимович не был сообщником Бискарги. И я, кажется,
знаю, кто это, как бы невероятно это ни звучало.
— Ну и кто же помог Бискарги выбросить Темелиса из
вагона? — спросил Эдгар.
— Сейчас расскажу, — кивнул Дронго.
Он начал говорить и, когда закончил, Вейдеманис с невольным
уважением посмотрел на Дронго и пробормотал:
— Может, мне стоит начать писать мемуары, как доктору
Ватсону? Думаю, что смогу на этом заработать.
— Не сможешь, — грустно ответил Дронго. —
Если начнешь писать правду, то выяснится, что я допускаю ошибки. А если будешь
публиковать неправду, это быстро всем надоест, в том числе и тебе.
— Мне никогда не надоест общаться с тобой. —
ответил Вейдеманис. — Ты хочешь, чтобы я позвонил Потапову и рассказал ему
обо всем?
— Нет.
— Почему?
— Это мое личное дело. ФСБ не имеет к этому уже
никакого отношения. И я не намерен ничего предпринимать, пока мы не окажемся в
Варшаве. Через неделю мы будем в Польше. Там у нас и состоится последний раунд.
Мне не нужна для этого помощь ФСБ.
— Чем я могу тебе помочь? — спросил Эдгар.
— Пожми мне руку, — вдруг попросил Дронго. —
Я все еще хочу чувствовать себя порядочным человеком, даже после этого случая с
Мехмедом Селимовичем. Я должен был догадаться раньше. И по тому, что он, глядя
на меня, скрывал свои глаза за темными очками, и по тому, как у него дрожала
правая рука. Я обязан был догадаться! И дело даже не в нем, дело во мне самом.
Как считаешь, у меня есть шансы выйти из этого кризиса?
— Никакого кризиса нет, — уверенно сказал
Эдгар, — ты его просто придумал. На фоне молодых людей, которые тебя
окружают, ты совсем не теряешься. Я думаю, что ты провел лучшее расследование в
своей жизни. Благодаря тебе был предотвращен взрыв в саду «Эрмитаж». Удалось
сорвать план Городцова и Баширова по дестабилизации положения в России.
Благодаря тебе был разоблачен Альваро Бискарги, который действительно
продумывал свои убийства до мелочей. И, наконец, сегодня ты поставил последнюю
точку. «Литературный экспресс» останется в памяти людей как твоя лучшая
операция.
— Не уверен, — тихо сказал Дронго. — Я
допустил слишком много ошибок. Я должен был все понять еще в Португалии, когда
нас обстреляли. Я должен был вычислить Бискарги чуть раньше и почувствовать
состояние Селимовича. Кстати, руку ты мне все еще не пожал.
Вейдеманис остановился. Протянул руку.
— Если бы не ты, — сказал он своим хрипловатым
дрогнувшим голосом, — меня бы уже давно не было на свете. Я хочу, чтобы ты
знал: в тот день и час, когда во всем мире у тебя не останется человека,
которому ты можешь рассказать о своей боли, я готов тебя выслушать и пожать
твою руку. Всегда.
