Докторша преувеличенно, очень неприятно расхохоталась.
– Конечно, знаю. И он знает, – кивнула она на Клочкова. – Неужто не рассказал?
Должно быть, в этот момент каменность сползла с фандоринского лица – Аннушкина злорадно ухмыльнулась.
– О! Поглядите на грозного следователя! Был на коне, а стал весь в …, – с явным удовольствием пририфмовала она грубое, совершенно недамское слово. – Ничего, мятый денди, умоетесь и отправитесь восвояси. Здешние Авгиевы конюшни и Геракл не вычистит. Где уж вам-то.
Эраст Петрович помолчал. Теперь уже он был на грани срыва, изнутри подкатывала ярость. Разумеется, докторша нарочно его провоцировала, и довольно успешно.
Таких женщин на Руси раньше, пожалуй, не водилось. Были нигилистки и самоотверженные земские работницы; среди тех и других встречались мужественные и даже мужеобразные, но подобных доктору Аннушкиной он еще не видывал. Она не пыталась изображать из себя мужчину, оставалась абсолютной, стопроцентной женщиной – и при этом в ней начисто отсутствовала женственность. Какая-то британская суфражистка – из тех, что жгут королевские портреты и приковывают себя к решетке Букингемского дворца. Милое русское имя никак не сочеталось с категорически нерусскими манерами. Невозможно было вообразить Руслана, который полюбил бы такую Людмилу. Посмотреть бы на господина Ольшевского, подумал Эраст Петрович. Должно быть, Клочков на его счет ошибается и это из героев герой.
– Что, не любите сильных женщин? – засмеялась докторша. Видимо, мина у Фандорина была вполне красноречивой. – А вы наплюйте на джентльменство. Выпустите внутреннего зверя. Порычите, оскальте зубы.
Совет неглуп, сказал себе Эраст Петрович. С женщинами, которые не желают вести себя по-женски, позволительно обращаться как с мужчинами. Во всяком случае, это будет приятно.
Он схватил провокаторшу за локти – так, что она вскрикнула – и прошелестел сдавленным от бешенства голосом:
– Немедленно… Сию секунду… Кто? Иначе арестую за укрывательство преступника и увезу.
Лицо Аннушкиной было совсем близко. Оно исказилось от боли, а в светлых глазах читался вызов, но страха не было – в первые мгновения. Однако, когда Фандорин дошипел свою угрозу до конца, что-то во взгляде дрогнуло.
Испугалась, что я ее отсюда увезу, сказал себе Эраст Петрович. И жених останется без помощи.
– Какой прилипчивый, – пробормотала Людмила Сократовна. – С прокурорским легче было. – Она покосилась на Клочкова, который наблюдал за битвой Ахилла с царицей амазонок, вжав голову в плечи. – Сунешь пузырек морфия – отвяжется. Что ж вы у него-то не спросите, кто игуменью ухайдакал?
Тут Сергей Тихонович и вовсе съежился, мертвенно побледнел, но Фандорин на уловку не поддался.
– Обязательно спрошу. Потом. Но сейчас я жду ответа от вас. Или отправить вас в г-губернию? Буксир, я думаю, еще не отошел.
– Пустите руки, отвечу… – Потерла локти, неохотно буркнула: – Кто-кто. Дикарь, разумеется. Кто ж еще? Шугай, лесной монстр. Третью неделю здесь крутится, не уходит. Он Февронью и замучил, яснее ясного. Но Шугай – саврасовская ищейка, ничего ему не будет. И вы ничего не сделаете.
– Это «охотник за головами», который отправлен за вашим ж-женихом? – вспомнил Фандорин рассказ Клочкова. – Он прибыл сюда за неделю до убийства и всё еще здесь?
Она кивнула.
– Где же?
– … его знает, – обыденно употребила Людмила Сократовна матерное слово – в устах интеллигентной женщины оно прозвучало так дико, что Эраст Петрович вздрогнул. – Его никогда не видно, если он не хочет. Наверное, сидит сейчас там где-нибудь, – докторша показала на недальнюю опушку леса, – и подсматривает за нами. Сначала-то он прямо ко мне явился, думал запугать. У меня кошка жила, Горгоша. Так питекантроп этот ее схватил, горло ножом перерезал и стал кровь пить. Думал, я от страха в обморок бухнусь, а очнусь – сразу ему Борю выдам. Ну, я сказала идиоту пару ласковых. С тех пор он больше не показывался. В засаде сидит. Вынюхивает.
Э, да она психическая, понял вдруг Эраст Петрович. Вот в чем дело. Кошка какая-то, сосущий кровь дикарь. Бред, болезненные фантазии.
– Что глазами хлопаете, господин з-заика? Боитесь с Хозяином связываться? Или не верите, что Шугай монашку прикончил? Он-он, больше некому. У него и иглы в мешочке.
– Какие иглы? Что она несет? – обернулся Фандорин к титулярному советнику, уверенный, что тот подмигнет или покрутит пальцем у виска.
Но Сергей Тихонович, глядя себе под ноги, сказал:
– Шугай – охотник за пушным зверем. Куницу, белку, соболя, бьет не из ружья, а из духовой трубки. Иглой в глаз, с фантастической точностью – чтобы не портить шкурку. Огнестрельного оружия он не признает. Ему ружья не нужно, он всегда может подкрасться незаметно…
Эраст Петрович спустился со ступенек, взял товарища прокурора под руку и повел прочь. Тот не сопротивлялся.
– Вот-вот, поболтайте между собой, следователи, – рассмеялась им вслед докторша. Развернулась, ушла в дом. Ей все-таки удалось отделаться от Фандорина, пускай временно.
– Значит, всё п-правда? И про Шугая, и про остальное? – свирепо спросил Эраст Петрович. Ему очень хотелось взять титулярного советника за ворот и как следует тряхнуть.
– Правда… Я не стал вам говорить про Шугая подробно, потому что… Я думал, что он, может быть, отсюда уже убрался и нам не придется иметь с ним дело… Это очень страшный человек. Даже не совсем человек. Или же какой-то особый биовид: homo silvanus – человек лесной… Аннушкина про кошку говорила, а вы, я видел, не поверили. Зря. Шугай в основном питается свежей кровью. Он отсиживает пожизненную каторгу за тройное убийство, какие-то внутриплеменные зытяцкие раздоры, у них не разберешь, они чужим не рассказывают… В первую же тюремную зиму потерял все зубы. Не может жевать. Он бы сдох в остроге, но тут назначили Саврасова, и тот определил Шугая в охотники за головами. За это Шугай верен ему, как собака. Живет он вольно, в лесу. Раз в несколько дней должен являться в острог и просто пройтись по камерам. Один его вид отбивает у заключенных охоту бежать…
– Вы струсили, – констатировал Эраст Петрович. – Вы всё время чего-то трусите. Шугая, Саврасова, жизни – всего. Но если вы решили отказаться от морфия, прятаться от реальности будет некуда. Кстати говоря, то, что она говорила про морфий, тоже правда? Что она откупилась от вас?
– Да… – Сергей Тихонович не смотрел в глаза. – Дважды. Сначала, когда я приезжал по делу о беглеце. Чтобы я уехал… И когда я явился расследовать убийство Февронии, тоже… Я говорил вам, я слякоть, конченый человек…
Послал Господь помощничка, мысленно вздохнул Фандорин. Однако вслух сказал то, что следовало сказать:
– Пока человек жив, он может изменить свою жизнь тысячью разных способов. Не нравится жить в Темнолесске? Уезжайте хоть в Америку, мир велик. Или попробуйте сделать жизнь Темнолесска лучше, ваша должность это позволяет. Или возьмите в приюте ребенка и дайте ему воспитание. Или напишите брошюру о том, как вы избавились от наркотической зависимости. А еще вы можете помочь мне в расследовании, черт бы вас побрал!
