– Это вы меня простите, – спохватилась Зинаида Андреевна. – Держу вас на пороге. А в каком я виде! Без мужчины в доме совсем распустилась.
Запахнула халат плотнее, прикрыв грудь. Хотела еще что-то сказать, но не удержалась, всхлипнула, сама на себя сердито махнула рукой.
Пошла по коридору, но через несколько шагов обернулась.
– Вы странно на меня действуете, Алексей Парисович. Как репчатый лук. А ведь я редко плачу.
Смахнула слезинку, одновременно пытаясь улыбнуться. Несколько мгновений постояла, словно ждала, не ответит ли он.
Романов молчал. Он даже не зашел в ванную, которая, верно, после Зинаиды Андреевны вся пропахла демобилизующими ароматами. Не стал и есть. Просто бросил саквояж и отправился на Семеновскую улицу. Пообещал себе, что станет бывать в Трубниковском еще реже. Операция подходит к этапу, когда исполнителю необходима полная сосредоточенность. Угрызаться совестью не время.
Сюрприз
Единственное, что Романов доверил московским чекистам, – подготовить «скрадку», она же «засидка». Этим термином, применяемым в охоте на кабана или волка, у контрразведчиков называют пункт стационарной слежки. Орлов сказал, что прямо напротив дома, где живет «бригадный командир» Гущин, снята квартира с телефоном. На случай, если объект, как в прошлый раз, возьмет извозчика, приготовлен велосипед.
Квартирой Алексей остался доволен. Оттуда просматривался не только гущинский подъезд, но можно было даже заглянуть в окна. На кухне были заготовлены папиросы и продукты – хлеб, колбаса, жестянка чаю.
Однако в «скрадке» не сидят в одиночку. Нужен напарник, а то ни умыться, ни в уборную отойти.
Протелефонировал на Поварскую.
– Орлов, пришли мне на Семеновскую этого твоего прапорщика. Как его, Шмидт?
– Шварц. Ага, все-таки потянулся к коллективному труду, кустарь-одиночка. Жди. С агентом Шварцем ты не соскучишься, обещаю.
Прапорщик, даже «керенского набора», закончил хотя бы офицерские курсы. Значит, худо-бедно обучен составлять схемы, вести учетную запись, грамотно пользоваться биноклем – чтоб не демаскировать себя бликами. Опять же студент, не пролетарий, с которым и не поговоришь толком. Черт знает, сколько тут куковать.
Появился Шварц уже через час и своим видом навел на Алексея тоску. Лучше уж был бы пролетарий. Такой утрированный еврей с черносотенной карикатуры: носатый, губастый, с копной мелкокурчавых волос, еще и в пенсне. Единственно не картавый, а с неприятной питерскому уху маасковской растяжечкой.
– Вы и есть праславленный мастер сыска? – спросил новый помощник, скептически оглядывая Алексея. – Оочень приятно.
– Там поглядим, приятно или нет, – ответил Романов, проигнорировав протянутую руку.
Он эту интеллигентскую породу хорошо знал. Станешь политесничать – сядет на голову, начнет демонстрировать, какая он уникальная и яркая личность. А если сразу против шерсти – надуется, зато будет стараться.
Коротко и сухо объяснил, что придется делать и каковы правила наблюдения.
Шварц брезгливо выслушал. Вполголоса сказал:
– Дуболом и антисемит. Ну и черт с ним.
– Что?! – поразился Алексей.
Напарник вежливо объяснил:
– Не обращайте внимания. Это я сам с собой. Привычка.
И стало ясно, что с агентом Шварцем действительно не соскучишься.
Наблюдение он, впрочем, вел безукоризненно. Встал сбоку от окна, в тени. Проделал в тюлевой занавеске дыры для окуляров. Головой не вертел, ни на что не отвлекался. Только всё время напевал довольно противным фальцетом, словно в комнате никого больше нет. Песни были тягучие, странной мелодики и совершенно непонятного содержания.
– Что это за язык? – спросил Романов, от нечего делать затеявший разборку и смазку «нагана».
– Древнееврейский. Я еврей, если вы не догадались, – язвительно ответил Шварц, не отрываясь от бинокля. – Кстати говоря, интересно это вам или нет, в прихожей зажегся свет. Вижу мужчину, надевающего котелок. Собирается выходить.
Алексей в десять секунд собрал револьвер, кинулся к двери.
– Ни на что не отвлекаться! Всех приходящих записывать.
Скатился по лестнице. Осторожно выглянул из парадной.
Гущин как раз выходил на улицу. Поднял воротник, слегка поежился (с неба побрызгивал дождик). Двинулся в сторону Таганской площади.
Романов ходил за ним до вечера. У Гущина произошло три встречи, все короткие: две с незнакомцами, третья – опять со Стаднисом. По психопластике было видно, что Гущин для всех троих старший. Значит, полковые командиры. Не то.
Вернулся Алексей в сумерках.
Напарник все так же сидел с биноклем у окна, мельком оглянулся, поморщился, ничего не сказал.
Рядом лежал листок. Романов заглянул:
16.45 – Дворник. Пробыл 4 мин.
17.12 – Почтальон. Настоящий. 1 мин.
18.50 – Связной. Всегдашний. Рост ок. 6 фут., худ., легк. хром. на лев. ногу. 1 мин.
– Откуда вы поняли, что почтальон настоящий, я предположить могу. Очевидно, он разносил почту и по другим квартирам. Но с чего вы взяли, что хромой был связным, да еще всегдашним?
– Вошел с газетой, вышел без, – буркнул Шварц. – В газете удобно маскировать шифровки. Поцеловал хозяйке руку, что-то коротко сказал и сразу ушел. Значит, не в первый раз.
– Кажется, с напарником мне повезло. – Романов улыбнулся и пропел запомнившуюся строфу из шварцевской песни: – Шалу шалом, шалу шалом, Ерушалаим.
Шварц оглянулся еще раз, уже с интересом.
Констатировал:
– Не дуболом и, кажется, не антисемит. Давай, что ли, познакомимся? Я – Ося.
Под разговоры служба пошла веселей.
Иосиф Шварц раньше был студентом Московского технического училища. До семнадцатого года не воевал, потому что имел «белый билет».
– Зачем мне умирать за русского царя? Мы, евреи, от России и Романовых хорошего видели мало, а плохого много. Я был сионист. Думал, получу диплом и уеду в Палестину. Пускай русские живут как хотят, а нам, евреям, надо строить свое государство. Но после Февральской всё изменилось. Гляжу вокруг – нравится. Э, думаю, если больше нет черты оседлости и дискриминации, зачем уезжать? Где родился, там и пригодился.
– Поэтому ты пошел в армию?
– В армию я пошел из-за Миркина.
– Из-за кого?
Гусарский штабс-ротмистр А.Виленкин, один из руководителей “Союза евреев-воинов”
– Ты не знаешь, кто такой Миркин? – поразился Шварц. – Я думал, все люди знают Миркина. Хотя, конечно, до недавнего времени «все люди» для меня означало «все евреи». Лев Миркин – председатель «Союза евреев-воинов». Гусар, заслужил на войне полный георгиевский бант, но до Февраля оставался вольнопером, потому что евреев в офицеры не производили. Зато в семнадцатом, когда запрет отменили, в несколько месяцев дослужился до ротмистра. Прошлой весной он выступал перед сионистской молодежью, убеждал не уезжать, говорил: наша родина – Россия, а родину в трудный час не бросают. Хорошо выступал. Ну, я выкинул «белый билет», закончил школу, попал на фронт. Но в окопах мне мозги быстро прочистили. Когда все вместе, рядом, и каждого в любой момент может убить или покалечить, быстро понимаешь, что это не важно, кто еврей, а кто нет. Важно, кто смелый, а кто трус, кому можно доверять, а кому нельзя.
