Чуть скрипнул руль.
Впереди река делала изгиб, и баркас взял курс на выступ берега. Нос мягко уткнулся в песок. Мужчины один за другим, стараясь не шуметь, вылезли. Мона – за ними.
Что-то хрустнуло. Это Скукин лез на невысокое кривое дерево. Замер.
– Что он делает? – спросила Мона у стоявшего впереди отца Сергия.
– У него морской бинокль ночного видения.
Она немного прошла по берегу, раздвинула ветки.
Действительно, огонь. Река здесь сильно сужалась, метров до сорока, а то и до тридцати, и прямо посередине на чем-то плоском, ровном пылал желто-красный конус. Больше ничего разглядеть было нельзя, и Мона вернулась.
– Что там? – тронул Скукина за каблук штабс-капитан.
– Не мешайте.
Прошло еще две или три минуты, прежде чем Скукин спустился.
– Господа, ситуация следующая. Это паромная переправа. Паром выведен на середину. Там трое с винтовками. Огонь горит в бочке, освещает воду. Незаметно проплыть невозможно.
Канторович тихонько присвистнул.
– Кордон, мать его! Виноват, сударыня.
– Это еще не всё, – невозмутимо продолжил Скукин. – Напротив, на нашем берегу, под деревьями, пулеметное гнездо. Я разглядел мешки, ствол, две головы.
– Что будем делать? – спросил Канторович.
– Посмотрим с другого ракурса. Идемте, штабс-капитан.
Они вдвоем подошли к самой воде, о чем-то тихо переговариваясь.
– Штатских и слабый пол к участию в военном совете не привлекают, – иронически заметил отец Сергий. – Ну посмотрим, что решит г-генеральный штаб.
– Слушаюсь, господин подполковник, – сказал Канторович, чуть повысив голос. Шагнул в заросли. Исчез.
А Скукин вернулся, все такой же невозмутимый и деловитый.
– Ситуация военная, – сказал он, – поэтому беру командование на себя.
– Куда он? – спросила Мона про штабс-капитана, а отец Сергий спросил:
– Каков план действий?
Скукин, разумеется, ответил не ей, а мужчине:
– «Козолупинская республика» у красных считается союзницей. Ее лозунг «Советы без жидов и коммунистов». Поэтому поплывем открыто. У меня удостоверение помощника начальника штаба красной бригады. Скажу, что спускаюсь по реке с донесением. Вы, сударыня, переоденьтесь – у меня в мешке есть запасная гимнастерка. Фуражку возьмите мою, уберите волосы под нее. У большевиков служит немало женщин, но все стриженые. Вы – просто лодочник. – (Это уже отцу Сергию.) – Минуем кордон – подберем Канторовича. Он обойдет по суше. Всё ясно? Главное помалкивайте. Говорить буду я.
– А почему Канторович не с нами? – спросила Мона. – У него ведь тоже советские документы.
– Потому что он – Шая Канторович, – нетерпеливо ответил подполковник. – Я ведь объяснил: козолупинцы не любят евреев.
У отца Сергия был другой вопрос:
– Какой у вас план на случай, если нас все-таки задержат?
Тревоги в голосе не было, только любопытство.
Скукин ответил еще резче, чем Моне:
– Повторяю еще раз: ситуация военная и командую здесь я. Приказы командира не обсуждают, их выполняют. – Посмотрел на часы со светящимся циферблатом. – Дадим Канторовичу четверть часа – и вперед. Займите места в баркасе.
Вернулись в лодку. Мона сняла свой балахон, блузу. В темноте можно было не заботиться о целомудрии – ничего кроме белого пятна мужчины не разглядят. Натянула скукинскую гимнастерку, тесноватую в бюсте. Запихала волосы под фуражку. Она приподнялась – волосы были пышные. Чтоб не свалилась, приколола с двух сторон шпильками. Жаль, нельзя посмотреться в зеркало.
– Пора. Заводите мотор, старец! – громко приказал Скукин. – Мы больше не прячемся.
В ночной тиши рык двигателя показался оглушительным.
Баркас выплыл на середину реки, оставляя за кормой белую полосу, обогнул темную массу мыса, уверенно понесся прямо на огонь.
С парома что-то орали, махали руками.
– Глуши! Глуши! Давай сюда! – разобрала Мона.
Рычание оборвалось. Лодка, замедляясь, приближалась к черному прямоугольнику.
– Чалься, – приказал сверху дребезжащий, пропитой голос. – Влазь по одному.
Первым поднялся Скукин.
– Здравствуйте, товарищи. Вы козолупинцы? Помощник начальника штаба пятьдесят восьмой бригады Скукин. Вот удостоверение. Со мной стенографистка. Следуем в Волчанск.
Говорил он очень хорошо. Уверенно.
– Держи их на прицеле, ребята, – сказал обладатель противного голоса. – Чуть что – шмаляй всмерть.
Рожа у него была не лучше голоса: сизая, одутловатая, скверно-улыбчивая. Он тут явно был начальник.
– А повежливей нельзя? – запротестовал Скукин. – Вы говорите с командиром Красной армии. У нас с вашей республикой военный союз.
– Ага. Давай ишшо поцелуемся. – Козолупинец хмыкнул и вдруг сорвал со Скукина ремень с кобурой. – Мы на кругу всем обчеством порешили, что Советы трудовому народу враг, и чтоб всех вас, краснюков, кончать. А ну стань с краю! Эй вы, остальные двое, подымайсь!
Отец Сергий за спиной Моны тихо сказал:
– Роман «Война и мир», сцена Аустерлицкого сражения. Мудрая д-диспозиция штаба провалилась.
Нашел время для шуток, подумала Мона. У нее пощелкивали зубы. Кое-как, на несгибающихся ногах, она поднялась по перекладинам лесенки. Прямо в грудь ей уперся ствол.
– Баба ничего, титястая, – сказал начальник. – Не бойсь, тебя не порешим. Сгодишься. Примай ее, ребята.
Второй грубо взял Мону за локоть, толкнул ее к Скукину. Тот стоял спиной к перилам, руки держал в карманах. Рядом, небрежно опустив винтовку, скалился третий караульный. Рожа такая, что приятней уж глядеть на главного.
– Ты чего форсишь, краснопузый? – крикнул Скукину начальник. – А ну лапы кверху! Я те, гнида, повторять…
Что случилось в следующую секунду, Мона не поняла.
У подполковника карман галифе вдруг взорвался треском, выкинул язычок пламени, и сизомордый, не договорив, сложился пополам. Подполковник повернулся – вправо, влево, его штанина еще дважды плюнулась злым трескучим огнем. Один караульный, всплеснув руками, опрокинулся в реку. Другой, закричав, бухнулся на колени.
Тогда Скукин выдернул руки из карманов. В правой был маленький пистолет. Подполковник ударил начальника рукояткой по темени – тот рухнул в воду. Туда же полетел коленопреклоненный, вышибленный с парома пинком.
Наверху остались только двое – Скукин и ошеломленная Мона.
– Вы рехнулись? – крикнул из лодки отец Сергий. – А пулемет? Прыгайте в воду! С другой стороны парома! Быстрей!
