Назревает громкий скандал, и врач вмешивается, опасаясь, что дона Мунда услышит. Зеваки уже опять успели столпиться.
— Мы с вами решим этот вопрос, сеньора, — говорит португалец, — приходите завтра в медпункт.
— В денежных вопросах завтра почему-то никогда не наступает. Мне бабки нужны сегодня.
— Говорите, пожалуйста, тише, — настаивает врач. — Вы так всех в доме перебудите.
— Мне бы пробудить совесть у этого типа.
— Я только провожу дедушку домой, — успокаивает ее врач, — и тут же вернусь, тогда мы и поговорим.
— Не вмешивайтесь, доктор, — орет Бартоломеу во всю глотку, — пусть Лиловая поскандалит. Я хочу, чтобы Мунда видела, какой я молодчик.
Сидониу Роза вталкивает Бартоломеу в дом и тут же возвращается, шаря по карманам, выворачивая бумажник. Женщина не сводит глаз с купюр, которые он пересчитывает. У кого живот пустой, у того глаз шустрый.
— Он с вами спал?
— Со мной? Нет, я посредник. Приехала из города, чтобы открыть тут в поселке бюро моментального счастья.
— Почему вы мне возвращаете деньги?
— С вас половина. Старик ничего не делал. Все только твердил имя какой-то другой.
— Другой? Может быть, Мунды?
— Нет, он все звал какую-то Деолинду.
То ли от избытка души, то ли от легочной недостаточности, португалец вдруг начинает хватать ртом воздух. Как рыба, которую вытащили из воды. Когда наконец он задает вопрос, его почти не слышно:
— Деолинда, вы уверены?
— Он еще попросил девушку выключить свет и говорить определенные слова… а еще просил делать странные вещи…
На Сидониу Роза обрушилась Вселенная. Влюбленный старик называл имя возлюбленной? Внезапная неизлечимая старость настигла португальца. Он снова входит в дом, с разбитым сердцем и тяжелой головой. Бартоломеу сидит на кровати, расставив ноги и в одних носках.
— Доктор, прошу вас, искупайте меня.
— Искупать?
— Мунда вечно твердит, что от меня воняет тухлятиной… Так я ей докажу, что благоухаю, как влажная салфетка…
— Я врач, а не санитарка.
— Мне сейчас ни врача, ни санитарки не нужно. Мне нужна помощь друга.
Он встает и, шатаясь, плетется к ванне. Врач видит, как он снимает одежду, видит его тощую, но неимоверно пузатую тень на стене, как в китайском театре теней.
— Если вы меня помоете, это будет не просто услуга, а законная плата.
— Не понимаю, что вы имеете в виду.
— Плата за лекарство, которое вы нашли себе в нашей семье…
— Лекарство?
— Такое снадобье по имени Деолинда.
— Я не знаком с вашей дочерью.
— Я не выхожу из дому, доктор, я заперт в этой комнате, как в тюрьме. Но у меня внутри есть улицы, и по этим улицам приходят ко мне снаружи всякие новости…
Еле удерживаясь за борта, он забирается в старую ванну. Сидониу Роза уходит, оставляя его валяться по шею в мутной воде.
В гостиной тьма, португалец никак не найдет Мунду. Машинально дрожащими руками он отдергивает занавески. Поток света врывается в комнату, мелкие клочья пыли бестолково мечутся по всей гостиной. Сидящая в кресле хозяйка заслоняет ладонью глаза.
— Дона Мунда, с вами все в порядке?
— Все, — сухо бросает она.
— Вы ни о чем не хотите меня спросить?
— Нет.
— Бартоломеу вернулся, он у себя в комнате.
— Я слышала.
— Извините, дона Мунда, но я не понимаю… вы сидите здесь молча и знать не хотите, вернулся ваш муж домой или нет.
— Да он, по-моему, никуда и не выходил.
Вялым жестом она встряхивает пыльную тряпку. Тряпка медленно и невесомо падает на пол без чувств.
— Расхотелось делать уборку.
Если где и наводить порядок, то не в доме. Убрать бы то, чего не существует, вымести бы шепот и вздохи, скопившиеся по углам. Нет, в доме вовсе не пахнет мертвечиной. Тут все запахи вымерли.
— Ну, я пойду к реке. Мне пора. Мы поговорим с вами потом, доктор.
Каждый вечер она ходит на реку плакать. Какая печаль ведет ее туда, никто не знает. Но вот уже несколько недель как она установила себе такой обычай. Там она стоит под водопадом, прислонясь спиной к отвесной черной скале. И плачет.
— Река меня баюкает, как мать младенца. Вот и все…
Врач преграждает ей дорогу. Река подождет, поплакать можно и позже. Надо срочно о многом поговорить: о муже, о том, почему он сбежал так внезапно, о его возвращении.
— У меня есть еще вопрос.
— Мне нравятся только те вопросы, на которые не надо отвечать.
— Когда именно вы перестали спать вместе?
— Ах, вот вы о чем! Зачем вам это, доктор?
— Из медицинских соображений. Когда вы перестали спать вместе?
— Когда я обо всем узнала.
— О чем обо всем?
— Когда, во время любви, он назвал ее имя.
— Чье имя?
— Ее.
— Деолинды?
Мунда кивает. Должно быть, именно тогда Бартоломеу в единственный раз ушел из дома. Ушел из дома, ушел из ее жизни, ушел из мира.
— С тех пор я не хотела, чтобы он ко мне прикасался.
— Вы говорили с ним об этом?
— Нет, мне и так все было ясно.
— Но он мог просто мечтать о Деолинде и при этом ничего…
— Женщина всегда угадает. Жена почувствует. Мать поймет.
— За это вы и хотите его убить?
Она кивает и повторяет: «Да, за это». Годами она искала дополнительные улики кровосмесительной измены. Но в глубине души не хотела никаких доказательств. Боялась, что уверенность в его вине лишит ее желания наказывать. Предпочитала не стирать окончательно пыль сомнений.
— Временами я думаю, что уже не стоит убивать его. Он разучился жить.
— Ваш муж просто болен.
— Эта болезнь не случайна. Я ее заказала.
— Снова о колдовстве. И вы туда же, дона Мунда?
— Вы, доктор, тоже колдун. Только боитесь взяться за дело как следует.
— Я вот что вам скажу: если хотите его убить, воспользуйтесь собственными средствами.
— Может, муж и прав, что я колдунья. Например, вас я предсказала…
— Меня?
— Мне приснилось, что вы приехали. И привезли снадобье. Смертельное снадобье…
Врач обеими руками отталкивает от себя воздух, отвергая не просто мысль, а нечто большее. Смерть? Все было задумано наоборот: он принес с собой Жизнь, исцеление, смерть Смерти.
