И улыбается, ощутив, как ее нежно щекочет бог весть какое воспоминание. Потом встряхивает головой, опирается рукой о колено, чтобы встать. И оказывается с врачом лицом к лицу.
— Разговоры разговорами, доктор, но давайте к делу.
— К какому делу?
— Вы лекарство принесли?
— Какое лекарство? Вашему мужу больше ничего не нужно.
— Доктор, вы забыли? Я просила такое лекарство, от которого ему стало бы хуже, от которого ему стало бы совсем плохо… чтобы он… ну я уже говорила…
Врач-португалец срывается с места и начинает ходить из угла в угол. Разговор внезапно становится невыносимо тяжелым.
— И не думайте об этом. Не рассчитывайте на меня. Я врач, я лечу людей…
— Так вылечите меня. Бартоломеу так болен, что он уже сам не человек, а болезнь.
— Я врач…
— Болен он, а больно мне. И так всегда. Но с меня хватит.
Мунда ставит сито на пол и хватает врача за руки. Только недавно Бартоломеу Одиноку сжимал ему пальцы, как будто хотел удержать его душу. Теперь жена Бартоломеу умоляет врача подарить мужу смерть, такую безболезненную и чистую, чтобы ни царапины от нее в памяти не осталось. Чтобы и речи не было ни о каком бессмертии. Ведь на самом деле Бартоломеу давно уже умер, а лекарство нужно только для того, чтобы он наконец вспомнил, что мертв.
Сидониу вырывается из ее рук и, отскочив, задевает сито. Рис рассыпается по земле. Врач бормочет извинения и чуть ли не выбегает на улицу.
Калитка все хлопает и хлопает ему вслед, будто вторит настойчивым просьбам Мунды:
— Не забудьте, доктор Сидоню. Не забудьте о лекарстве.
Глава пятая
От доны Мунды веет нетерпением. Соломенный веер трепещет у ее лица. Но не потому, что ей жарко. Она отгоняет заразный дух медпункта, зловонный аромат болезни. С опаской идет она между больными, обходя тех, кто валяется на полу, кто стоит и сидит, подпирая стены. Никогда на ее памяти не бывало в медпункте такой толпы народу.
Эпидемия во Мгле нарастает. Все больше случаев лихорадки, бреда, конвульсий. Недавно приехавший португалец — здесь единственный врач, и ему не справиться. А может, болезнь вообще не из тех, что поддаются науке. Чтобы отогнать туман неизвестно откуда взявшейся напасти, дона Мунда нервно гоняет воздух веером. Потом заглядывает из коридора в окошко приемной и видит, что врач Сидониу Роза осматривает ребенка.
«В каждом враче есть что-то от матери», — думает она, глядя, как португалец, сложив ладонь лодочкой, поддерживает под попку больного младенца.
Ей вспоминается день, когда Сидониу приехал в поселок, и она увидела, как он вылезает из грузовика на остановке. Она пошла, держась на расстоянии, за незнакомым белым мужчиной, что-то ей подсказывало: иностранец приехал в поселок по делу, которое касается ее. У дверей медпункта взгляды Мунды и приезжего так резко пересеклись, что она с ним робко поздоровалась. Поколебавшись, португалец обратился к женщине:
— Я ищу сеньору Мунду Одиноку.
— Это я и есть.
— Я врач, командирован в поселковый медпункт.
— Ой, только не говорите, что вы от этих — как их? — от бесправительственных организаций.
— На самом деле я приехал ради вашей дочери Деолинды. Мы познакомились в прошлом году в Португалии.
Дона Мунда помолчала. Поправила платок, как будто собираясь с духом для вопроса, который она и хотела, и боялась задать:
— Так вы за моей дочерью приехали?
Глаза ее наполнились влагой, задрожали густые ресницы.
— Я приехал с ней повидаться, — ответил незнакомец. — Мы очень близки.
— Как вы сказали?
Начался роман во время конгресса, на который Деолинда приехала в Португалию. Оба думали: так, очередной эпизод. Любовный клубок ради того и замотан, чтобы его размотали. Но потом оказалось, что одним навязчивым воспоминанием дело не кончится. Переписка все длилась, множились клятвы и обещания. Пока внезапно Деолинда не перестала отвечать на письма. Врач то взвешивал свое нетерпение, то измерял тоску. И понял, что страданиям его меры нет. Он затолкал пожитки в чемодан, оформил документы, обменял деньги и отправился за море к любимой.
— Мне надо повидаться с Деолиндой, я больше не могу без нее.
— А вы разве не знаете, что Деолинды нет?
— Как нет?
— Она уехала за границу.
— Совсем?
— Что вы сказали?
— Я спросил, навсегда ли она уехала.
— Она скоро вернется. День, другой — и она тут.
Дона Мунда пошла от медпункта домой, то и дело крестясь и бормоча молитвы. С тех пор сама она ни разу в медпункт не заходила. Наоборот, доктор приходил к ней домой и, надо сказать, делал это ежедневно, с завидным прилежанием.
Прошло несколько недель, и Мунда успела понять, что некоторые вещи лучше делать подальше от дома. Потому она и стоит сейчас в коридоре медпункта, нетерпеливо заглядывая через окошко в кабинет врача.
Наконец Сидониу выходит в коридор, торопливо устремляется куда-то, по пути стаскивая с себя халат, но замирает как вкопанный, столкнувшись с посетительницей.
— Дона Мунда? Что-то стряслось с Бартоломеу?
Слишком много народу, слишком много стен, у которых есть уши. Мунда отзывает его в сторонку и, извернувшись, достает что-то из складки своей капуланы.
— Опять письмо пришло.
— От Деолинды?
— От кого же еще?
Доктор сам не свой: халат падает на пол, руки тянутся вперед в немой мольбе. Женщина тайком сует ему конверт.
— Здесь не вскрывайте… пос… после прочтете, доктор.
Она аж заикается от волнения. Спотыкаясь, карабкается по слогам, чтобы добраться до целого слова.
— Боюсь, вдруг явится Бартоломеу.
— Сюда? Да он ведь из дому не выходит.
Сидониу, развернув листок, пожирает глазами строчки, написанные любимой. В поселке нет телефонной связи, а Деолинда далеко, где — он точно не знает, на курсах повышения квалификации. Мать сама не представляет, где эти курсы и чему на них учат.
— Беда быть матерью! Хуже только совсем не иметь детей, — жалуется она, подбирая с пола разорванный конверт.
— Что она пишет, доктор? Что пишет моя дочь?
— Пишет, что, может быть, приедет пораньше.
Оба облегченно вздыхают. Приезд Деолинды все время откладывался. Сначала занятия никак не начинались, потом объявили о дополнительной стажировке, а потом неожиданно добавили тестирование.
— А о чем еще пишет Деолинда?
— Просит новый телевизор для вас, дона Мунда.
