Главной задачей Эды Крисеовой было стать для президента доброй феей. Хотя ее отношения с Гавелом не имели романтического оттенка, она – в отсутствие Ольги, которая предпочитала держаться от Града подальше, – удовлетворяла потребность Гавела в материнской опеке и умела успокоить и вразумить его в те минуты, когда он был готов поддаться панике. Не то чтобы Эда, и сама прекрасная писательница, была этакой типичной домашней клушей, однако Гавел чувствовал себя с ней рядом в безопасности. Она придавала ему уверенности. Впрочем, иногда Эда понимала свою задачу заботиться о душевном спокойствии президента слишком уж буквально и даже конфликтовала с настроенной куда более скептически мужской частью команды – когда, к примеру, привела в Град совершенно неизвестного врачевателя, единственным делом которого было – «почистить президенту карму». После того как в канцелярии был наведен относительный порядок, Эда взяла на себя нелегкие обязанности неофициального омбудсмена и принялась отвечать на тысячи жалоб, просьб и писем, адресованных самому любимому человеку в стране. Ее работе никто не завидовал.
Вера Чаславская была единственным членом команды не менее знаменитым, чем Гавел. Семикратная олимпийская чемпионка по гимнастике и самая успешная спортсменка всех времен, она долгое время даже превосходила его по популярности. Ее, как и Гавела, отличали независимость и сила характера, и поэтому она решила демонстративно бойкотировать церемонию награждения на Олимпийских играх в Мехико в 1968 году, спустя всего месяц после оккупации Чехословакии. Из-за этого режим все следующие двадцать лет упорно делал вид, будто ее не существует. Она старательно выполняла в президентской канцелярии свои обязанности советника по социальным вопросам, но и являла собой, так сказать, женский аналог его известности. К поставленным перед ней задачам она подходила так же, как к финалу олимпийских соревнований – максимально собранно и с напряжением всех сил. Однако перенапряжение сказалось на ней жутчайшим образом, а после семейной трагедии, эхо которой разнесли СМИ, она на целое десятилетие укрылась от журналистов. Но Вере Чаславской удалось справиться с бедой, и она продолжает удивлять друзей и недругов своей непоколебимой силой духа и кипучим темпераментом
[775].
Йозеф (Йоска) Скалник был чешским художником и графиком, специализировавшимся на изображении синего небосвода с белыми облачками а-ля Магритт. Во времена преследования независимого содружества чешских музыкантов «Джазовая секция», главным преступлением которого было распространение бюллетеня о пражском джазовом фестивале, статей о Фрэнке Заппе и Майлзе Дэвисе и стихов независимых чешских авторов, он вместе с еще несколькими товарищами по несчастью оказался в тюрьме. Мастерская Йоски сыграла в дни Бархатной революции очень важную роль – кандидат в президенты укрывался в этом тайном убежище, когда готовился к вступлению в новую должность. Как это ни горько, но в последующем выяснилось, что Йоска, судя по всему, заключил фаустовский договор с госбезопасностью и превратился в одного из ее информаторов под кличкой «Гог» (у ГБ было своеобразное чувство юмора)
[776]. Перед первыми парламентскими выборами в июне 1990 года он не по собственной воле покинул канцелярию президента, но его и в дальнейшем видели рядом с Гавелом. Гавел, со своей стороны, от дружбы с Йоской никогда не отрекался.
Оператор Станислав Милота, муж Власты Храмостовой и старый друг Гавела, не отходил от него всю революцию. Было ясно, что он последует за президентом и в Град, хотя бюрократа из него выйти никак не могло. Он был резким, вспыльчивым и раздражительным, всегда делал много вещей одновременно и ни одной конкретно, отвечал за службу протокола, управлял секретариатом, следил за безопасностью и временами играл роль адвоката дьявола. Иногда он выражал недовольство стилем гавеловского правления и работой канцелярии, которая, в свою очередь, отвечала ему тем же. Перед парламентскими выборами он ушел, но отнюдь не столь драматично, как это описано в некоторых воспоминаниях
[777].
Последним приобретением команды был я сам. Прежде всего мне надлежало освободиться от своих обязанностей пражского корреспондента агентства «Рейтер» (это стало очевидным в начале Бархатной революции, которая поставила меня перед дилеммой: мне надо было писать о событиях, в которых я непосредственно участвовал), а потом и покинуть пост пресс-секретаря Гражданского форума. Мой журналистский опыт – пусть и довольно скромный – предопределил назначение меня пресс-секретарем президента. За предыдущего президента или его предшественника не говорил никогда никто, поэтому правила, принципы и вообще вся пресс-служба вынужденно создавались с нуля. Чтобы достойно выполнять свои обязанности в бурной атмосфере эпохи, один-единственный день которой приносил событий столько, сколько все прошлое десятилетие, мне пришлось целых два с половиной года находиться в непосредственной близости от Гавела. Ольга и моя первая жена Кристина иногда жаловались, что их мужья живут с кем-то другим, хотя технически бигамией это, конечно, все же не являлось.
Очевидным недостатком всей команды – вдобавок к тому, что она, пожалуй, больше годилась для постановки театрального спектакля, чем для руководства президентской канцелярией, – было то, она состояла сплошь из чехов (включая в их число гордого валаха Кршижана и гордого мораванина Ослзлого). Гавел незамедлительно призвал в Град Милана Княжко, одного из самых популярных словацких актеров своего поколения и народного трибуна «нежной» революции, как называли события конца 1989 года в Словакии. «Мешку блох» еще один представитель богемы, на этот раз словацкой, не доставил никаких хлопот, хотя все мы очень скоро заметили, что если советники сопровождают президента, то Княжко обязательно идет непосредственно за ним. Необходимость демонстрировать одновременно оба лица чехословацкой идентичности соратники Гавела отлично понимали. Через какое-то время подобный, уже устоявшийся порядок вещей, заметил и сам Гавел и совершил фатальную ошибку, назвав однажды в шутку Княжко своим «вице-президентом»
[778]. Шутка вышла ему боком – разочарованный Княжко покинул канцелярию в конце первого президентского срока Гавела и стал – правда, временно – одним из рупоров словацкого национализма и одним из самых беспощадных критиков президента.
Чуть позже к нам присоединилась очень важная персона. Полное имя этого человека занимало едва ли не несколько строчек, но в канцелярии он был просто Карел Шварценберг, известный как «Князь», потомок одного из старейших чешских и центральноевропейских дворянских родов, история которого тесно сплетена с историей австро-венгерской монархии
[779]. По идее, к нему следовало обращаться «Ваша княжеская милость», но поскольку дворянские титулы были отменены декретом Национального собрания вновь образованной независимой и республиканской Чехословакии 10 декабря 1918 года, все друзья в шутку называли его «Сиятельством». Он появился на свет в родовом имении Орлик, однако и этого гнезда, и всех прочих владений вполне лояльное чешское и демократическое семейство Шварценбергов лишилось – сначала по вине нацистов, а затем коммунистов, которые, в довершение ко всему еще и изгнали всех представителей рода из страны. Несмотря на то, что Карел покинул Чехословакию одиннадцатилетним мальчиком и в течение сорока лет не имел возможности вернуться, он продолжал говорить по-чешски, изъясняясь весьма литературно, хотя и слегка своеобразно. Хотя он не мог непосредственно участвовать в деятельности антикоммунистической оппозиции внутри Чехии, он всегда оказывал ей финансовую поддержку, предоставил место для хранения архива самиздатской литературы в своем замке в немецком Шайнфельде и много помогал оппозиционерам в качестве активного защитника прав человека и главы (в 1984–1991 годах) Международной Хельсинкской федерации по правам человека (МХФ). Когда режим начал постепенно ослаблять свою хватку – возможно, предчувствуя скорый конец, – Карел рискнул посещать различные неформальные встречи и даже был наблюдателем на процессах над диссидентами; в частности, он приехал в Иглаву, где судили Магора, – там-то мы с ним впервые и встретились. После Бархатной революции он немедленно стал членом ближнего круга Гавела, однако из-за его происхождения и его прошлого ему нелегко было найти свое место в нарождавшейся полубюрократической структуре. Возраст, положение и международный опыт делали Шварценберга отличным кандидатом на пост руководителя Канцелярии Президента Республики, традиционно именуемого канцлером. Однако это место до поры до времени занимал Йозеф Лжичарж, юрист, защищавший Гавела на процессах коммунистической эпохи. Только когда в архивах наконец добрались до сведений о Лжичарже, он был вынужден оставить президентскую канцелярию, и его заменил Князь. Шварценбергу, возможно, и недоставало каких-то качеств менеджера, но они с лихвой восполнялись его добросовестностью, дружелюбием, щедростью, всегда хорошим расположением духа и личным обаянием. Кроме того, очень важна была и его роль гавеловской «визитки» при многих европейских дворах, с представителями которых Князя связывали родственные узы, а также в домах многих видных европейских политиков, с которыми он за эти долгие годы подружился.
