Вот таким было ядро президентской канцелярии, со временем все более разраставшейся соразмерно плотному графику Гавела и его многочисленным государственным обязанностям. Когда понадобился человек, который смог бы заниматься конфиденциальной разведывательной информацией, Кршижан вспомнил о переводчике фильмов – большом поклоннике шпионских романов Джона ле Карре. Позднее Олдржих Черный стал первым директором Управления по внешним связям и информации (ÚZSI – Служба внешней разведки) демократической Чешской Республики. Когда личный секретариат президента оказался буквально завален тысячами приглашений и предложений о встречах, появилась Гелена Кашперова, умевшая своим спокойствием уравновесить буйный нрав Кантора. Когда я как пресс-секретарь ощутил острую необходимость в срочном налаживании в канцелярии внутренней коммуникации и создании системы для хранения и обработки данных, канцелярия наняла на работу администратора базы данных Анатолия Плеханова – того самого, именем которого Гавел назвал трагического героя «Реконструкции». Мой приятель и, как и я, актер-любитель в «Театре читки по ролям имени Пршемысла Рута» Иржи Оберфалцер стал моим заместителем. Пламенный рок-публицист Рейжек отвечал за армию. С первых же дней революции личными нуждами Гавела занимались двое неразлучных – но абсолютно разных – личных помощников. Саша Нойман был невозмутимым буддистом, увлекавшимся эзотерической музыкой, в то время как Мирослав Квашняк был спортивно сложенным плейбоем с неисчерпаемым запасом всяческих озорных идей. Некоторые люди просто приходили к нам в гости и оставались навсегда. Актриса и великая шутница Бара Штепанова – одна из основательниц «Общества за более веселую современность»
[780], – пришла, чтобы подарить Гавелу самокат (он жаловался как-то по радио, что его утомляют длинные коридоры и переходы Града), и осталась у нас в качестве секретаря. Поскольку рядом с кабинетом шефа все комнаты были уже заняты, ей поставили стол в ванной, откуда и исходили потоки ее порой чувственной, но крайне продуктивной в плане секретарства энергии. Какие-то друзья отыскивались в пивных, театрах и тоскливых академических институтах. Последними к нам присоединились экономист и юрист.
Наряду с Градом, так называемой «верхней» канцелярией, возникла и канцелярия «нижняя» – в пустующей квартире на первом этаже дома Гавела, – которая занималась президентскими личными и литературными вопросами. Отвечал за нее Владимир Ганзел; он еще до революции был секретарем Гавела и непосредственным свидетелем, а также надежным «летописцем» тех весьма драматичных событий. Анне Фреймановой, жене Андрея Кроба и одной из редакторов журнала «О дивадле», пришлось разбираться с проблемой все нараставшего интереса к пьесам Гавела и другим его произведениям. Ива Татьоунова, племянница одного из друзей по Градечку, стала личным секретарем Ольги. Поскольку она все еще училась в школе, то могла гордиться уникальным, от руки написанным документом: «Освободите, пожалуйста, Иву Татьоунову на неделю от занятий (начиная с 20 февраля) из-за ее участия в государственном визите в Соединенные Штаты. (подпись) Гавел». Еще один друг из Градечка, Антонин Манена, со временем возглавил полицию и службу безопасности Града.
31 декабря 1989 года свежеизбранный президент с удовольствием поддержал чешскую традицию и хорошенько напился, тем более что причина для празднества наконец-то была. Эта несколько хаотическая вечеринка, в которой приняли участие разнообразные иностранные сановники, недавно вернувшиеся из изгнания эмигранты и только что обретенные лучшие друзья и которая не обошлась без танцев на столах и тайного затягивания джойнтами в коридорах
[781], состоялась в пражском районе Смихов, в помещениях бывшего Народного дома (переименованного коммунистами в Дом культуры металлургов), куда одиннадцать лет назад намеревались отправиться хартисты, изгнанные с Бала железнодорожников.
Президент рок-н-ролла
Он был любезным человеком, так что это просто чудо, что он стал президентом чего-либо.
Том Стоппард
В понедельник первого января нового 1990 года Гавел совершил свой первый важный официальный акт: произнес традиционную новогоднюю президентскую речь
[782]. Она была такой же революционной, как и предшествовавшие ей события. С первых же слов Гавел перешел прямо к делу: «В течение сорока лет в этот день вы слышали из уст моих предшественников в тех или иных вариантах одно и то же: как процветает наша страна, сколько еще миллионов тонн стали мы произвели, как мы все счастливы, как верим своему правительству и какие прекрасные перспективы открываются перед нами. Полагаю, вы избрали меня на этот пост не затем, чтобы и я тоже вам лгал»
[783]. А затем представил согражданам как неприукрашенную картину катастрофического состояния народного хозяйства, инфраструктуры, окружающей среды и нравственности спустя сорок лет правления коммунистов, так и стоящих перед ними гигантских проблем. Большинство слушателей, однако, его речь не удручила и не обескуражила. Наоборот, им принесло огромное облегчение, что наконец-то они слышат слова, похожие на правду.
Уже в предшествующие дни Гавела не покидало ощущение, что охвативший народ энтузиазм не только недолговечен, но и попросту опасен, так как в ближайшие недели и месяцы не могло произойти ничего такого, что соответствовало бы уровню ожиданий. «Нас приветствуют как героев, – говорил он своей команде, – но когда все поймут, в каком мы дерьме и как мало можем с этим поделать, нас погонят из Града поганой метлой». Некоторые из его соратников думали, что он шутит: за полтора месяца мы совершили невозможное – что может случиться теперь?
Гавел понимал также, что бархат начинает тускнеть и скоро развернется охота на злодеев, жертвенных агнцев и виноватых. Лично он никакой потребности в подобной охоте не испытывал. В отличие от многих людей, которые по-настоящему не страдали, и некоторых своих друзей-диссидентов, которые страдали еще больше, находясь в изоляции, а не в лучах прожекторов мировых средств массовой информации, болезненный опыт последних двадцати лет его ни в малейшей мере не ожесточил. Через несколько недель после вступления в должность президента Гавел совершил один из своих «набегов» в тюрьму Боры в Пльзене, где он провел почти два года жизни. Тюремная стража вначале отказалась открыть президенту ворота, но при виде его охранников, которые явно не собирались отступать, подчинилась. Гавел захотел взглянуть на свою бывшую камеру и пожал руку надзирателю, который был к нему доброжелателен. Спрашивал он и о другом надзирателе, который отравлял ему существование, но того, как ни странно, нигде не могли отыскать
[784].
