Некоторые посетители оставили – по разным причинам – неизгладимое впечатление. Потрясающим зрелищем были встречи Гавела с возвращавшимися из эмиграции старыми друзьями, такими как Иван Медек, Карел Шварценберг, Павел Тигрид, Вилем Пречан или Павел Когоут
[807]. Увлекательно было слушать беседу Гавела с Гарольдом Пинтером и его женой Антонией Фрейзер за ужином в винном ресторане «У Малиржу». Гавел так же живо интересовался современным состоянием британского театра, как Пинтер – тем, каким образом драматург становится президентом. Но не все его встречи были такими занимательными. Знаменитую американскую тележурналистку Барбару Уолтерс, которая 17 января брала у Гавела интервью для новостного журнала 20/20 компании ABC, он вдохновил так же мало, как и она его. Ей мешало то, что президент не шел на зрительный контакт (он же, в свою очередь, увидел в ней кого-то вроде следователя) и не проявлял эмоций (которых она в нем, надо думать, просто не сумела вызвать). Зато президент сразу же подружился с Кэтрин Грэм и Мег Гринфилд, двумя выдающимися дамами из газеты «Вашингтон пост». Фрэнк Заппа, «один из идолов чешского андеграунда»
[808] и духовный крестный отец группы Plastic People of the Universe, охарактеризовал мировое значение хозяина Града словами: «Ваше послание американскому народу звучит “Курите!”»
[809] Гавел в ответ вспомнил альбом Заппы Bongo Fury с Капитаном Бифхартом. После приема у Гавела положение Заппы в Чехословакии достигло космических высот. Ему даже удалось заполучить у вице-премьера письмо, в котором он (Заппа) назначался специальным чехословацким поверенным по делам культуры и торговли. Это назначение вскоре пришлось отозвать
[810]. Но, в отличие от ряда других, в основном самозваных советников, консультантов и посланников, которые в то время совершали популярные паломничества в Прагу, Заппа, насколько известно, хотя бы не причинил никакого вреда. Лу Рид, тогда уже бывший для Гавела неотъемлемой частью его музыкального Олимпа, прибыл в Град, чтобы записать для журнала «Роллинг Стоунз» одно из интереснейших интервью всех времен, каким оно обещало стать, если бы было опубликовано. Однако оказалось, что Лу, который при нормальных обстоятельствах являл собой воплощение андеграундной богоподобности, был настолько выбит из колеи своей обязанностью записать интервью с государственным деятелем, что забыл включить магнитофон. Интервью он лишился, зато благодаря этой первой встрече обрел в Гавеле большого друга. Спустя восемь лет, когда Гавел посетил с визитом Соединенные Штаты, чтобы морально поддержать еще одного своего друга, Билла Клинтона, в разгар скандала с Моникой Левински, Лу Рид, бунтарь из Velvet Underground, получил возможность выступить вместе с солистом Plastic People Миланом Главсой на торжественном ужине в Белом доме – при условии, что в программе не будет песни Рида с неуместными в данной ситуации эротическими намеками Walk on the Wild Side
[811]. Гавела этот маленький успех чрезвычайно обрадовал. (Клинтон, в свою очередь, не забыл, что в тяжелейший момент его политической карьеры именно Гавел, наряду с иорданским королем Хусейном, южнокорейским президентом Ким Дэ Чжуном, саудовским наследным принцем Абдуллой и британским премьером Блэром, ради него «пошел в бой»
[812].)
Как это было типично для Гавела, событием, которое имело самые далеко идущие последствия в первый месяц его президентства, cтало не какое-либо персональное или административное решение, а опять-таки речь. 23 января 1990 года на совместном заседании обеих палат Федерального собрания он сообщил депутатам, что в своей канцелярии в Пражском Граде «не нашел ни одних часов». И продолжал: «В этом мне видится нечто символическое: долгие годы там незачем было смотреть на часы, так как время там на долгие годы застыло. История остановилась. И не только в Пражском Граде, а во всей нашей стране. Зато тем быстрее сейчас, когда мы наконец-то вырвались из сковывающей движение смирительной рубашки тоталитарной системы, она мчится вперед. Как будто наверстывает упущенное. Все мы – а значит, и вы, и я – стараемся шагать с ней в ногу»
[813].
Это было предельно понятное, но политически рискованное послание. В течение следующих сорока минут президент не только пытался перешагнуть через пропасть длиной в сорок лет извращенной истории, забвения традиций и национального наследия, но и призывал вернуться к нормальному положению дел, чтобы пережитки недавнего прошлого больше не оскорбляли человеческие чувства. Однако этим он открыл ящик Пандоры.
Гавел начал с описания изменений, которые он планировал произвести в собственной канцелярии, в Пражском Граде и на посту президента в целом. Более десяти минут он уделил составу своей команды, графику своих поездок в ближайшие несколько месяцев, планам придания нового облика интерьерам Града (включая подробности, связанные с меблировкой и оборудованием ванных комнат), введения новой формы почетного караула и превращения Града в «привлекательный европейский культурный и духовный центр»
[814].
Все это звучало оригинально, свежо и немного наивно. Смягчающим обстоятельством для Гавела и его команды служило то, что ни у кого из них не было никакого опыта общения с парламентом. Депутаты – даже унаследованное от прежнего режима их унылое большинство, привыкшее играть роль мебели, которую можно произвольно переставлять с места на место, – ожидали похвал, просьб, уговоров и заигрывания. Вместо этого с ними делились чьими-то планами весенней генеральной уборки, что не произвело на них особо сильного впечатления. А после этого Гавел, который до того мягко предложил парламенту принять закон о выборах, закрепляющий приоритетную роль порядочных и способных независимых кандидатов по сравнению с политическими партиями, словно бросил в публику гранату. Ссылаясь на свое право законодательной инициативы, он представил проект закона, которым вместо названия Чехословацкая Социалистическая Республика возвращалось довоенное название страны – Чехословацкая Республика – и в соответствии с этим изменялись геральдические символы государства.
