Но пока на дворе был 1990-й, и, поскольку мы были в России, договор требовалось скрепить едой и выпивкой. Слово «обед» значит по-русски то же, что и по-чешски, однако в Кремле – явно подражая традициям вальяжных русских аристократов – обедали вечером и подавали на стол изысканную еду и такой алкоголь, который нигде больше за обедом не пьют. В обеде принимали участие десятки советских сановников и чехословацкая делегация в полном составе. Происходящее напоминало зоопарк, хотя, конечно, оставался вопрос, кто кому казался более экзотичным – советские бюрократы длинноволосым гостям или чешские и словацкие диссиденты, деятели искусства и интеллектуалы – хозяевам.
Гавелу также надо было уплатить долги. На Востряковском кладбище он посетил могилу Андрея Сахарова – знаменитого физика, открыто поддерживавшего «Хартию-77» (как и она его) и умершего всего за две недели до избрания Гавела президентом. Он наверняка был бы вне себя от радости, сказала Гавелу вдова Сахарова Елена Боннэр. Вместе с нами на кладбище приехала и Лариса Богораз – одна из тех семерых смелых, кто 25 августа 1968 года вышли на Красную площадь в знак протеста против вторжения в Чехословакию; после этого она четыре года провела в сибирской ссылке. В посольстве Гавел встретился и с неизменно верными своему независимому взгляду на мир представителями советской интеллигенции – Юрием Любимовым, Евгением Евтушенко, Булатом Окуджавой, Олегом Табаковым, Чингизом Айтматовым и Элемом Климовым. Настоящая вишенка на торте!
В июне Гавел прилетел в Москву для участия во встрече лидеров стран-участниц Варшавского договора – с твердым намерением отправить договор на свалку истории. Это оказалось вовсе не так трудно, как можно было ожидать. Горбачев быстро терял контроль, и новые демократические правительства из Центральной и Восточной Европы были уже настолько уверены в себе, что сумели настоять на своем. Хотя сам роспуск отложили до следующей встречи лидеров в Праге, где 1 июля 1991 года подписанием протокола о роспуске и был положен конец Варшавскому договору, похоронный колокол уже прозвонил.
Когда пришло время распустить единственный в истории военный альянс, нападавший сугубо на собственных членов, Горбачев оказался слишком занят из-за ухудшающейся политической и экономической ситуации в Советском Союзе; человек, представлявший его в Праге, был седым аппаратчиком, поднявшимся до уровня вице-президента СССР, по имени Геннадий Янаев. Тогда Гавел, конечно, не догадывался о том, что в скором будущем Янаев получит свои уорхоловские «пятнадцать минут славы». Те же минуты принадлежали, безусловно, Гавелу, Валенсе и тысячам других, упорно сопротивлявшимся удушающим советским объятиям. Теперь они выиграли свою битву. Выступая с речью на заседании, Гавел не скрывал ни своего душевного подъема, ни своих замыслов. «Мы открыто говорим, что наша цель – включение Чехословакии в западноевропейскую интеграцию»
[832], – заявил он, призвав одновременно к стиранию границ между Западом и Востоком. Как и ожидалось, тридцатишестилетний Варшавский договор был аннулирован. Чехословакии – как последней стране-председательнице – достались его символы и рабочие инструменты: мешочек, где лежали печать и какой-то штемпель. В последний раз я видел этот мешочек в руках министра иностранных дел Динстбира.
День 19 августа 1991 года начинался, подобно любому другому дню. Гавел еще спал, когда зазвонили канцелярские телефоны: в Москву входит Вторая гвардейская Таманская мотострелковая дивизия. Горбачев, проводивший отпуск в Крыму, смещен – якобы в связи с ухудшением состояния здоровья. Президентом провозгласили седовласого Янаева
[833].
К счастью, последние части советской армии покинули Чехословакию три месяца назад, после длительных пререканий и успешных переговоров, в которых ключевую роль сыграл Михаэл Коцаб, в то время депутат Федерального собрания. И тем не менее ситуация представлялась опасной. Исторический опыт, результаты которого Центральная Европа познала на собственной шкуре, подсказывал, что медведь наиболее опасен, когда мечется в агонии. Но то, что вызывало опасения в Граде, совсем иначе воспринималось в других местах. В полукилометре от Града, в министерстве иностранных дел, некоторые дипломаты старой школы начали откупоривать шампанское. Как выяснилось, несколько преждевременно.
История здорово подшутила над советской эпохой. Двадцать три года назад, вторгнувшись в Чехословакию, рушившаяся империя напала на саму себя. Но, как отметил в зените своей славы Горбачев, пытавшийся провести параллели между перестройкой и Пражской весной, за двадцать лет произошли огромные перемены. Брежнев, Косыгин и их товарищи, приказавшие задушить в Чехословакии движение реформаторов, были закаленными в боях ветеранами сталинского времени и Второй мировой войны. Абсолютная нахрапистость была у них в крови. Они стояли во главе сверхдержавы с развитым, хотя и несовременным, промышленным производством, грозной армией и всесильной тайной полицией. Многие из них все еще прикидывались марксистами. Теперь же по другую сторону оказалась попытавшаяся устроить в августе 1991-го путч «Банда восьми»
[834]. В нее в основном входили коррумпированные бюрократы со стажем, являвшие собой яркий пример склонности коммунистической системы к неосознанному негативному выбору. Единственное, что тут напоминало о Марксе – правда, не о Карле, а о фильме-буффонаде «Утиный суп» братьев Маркс, – это знаменитая пресс-конференция; трясущиеся руки и скованность Янаева, отвечавшего на вопросы журналистов, объяснялась в равной степени страхом и выпитым спиртным. Никто из наблюдавших за ходом пресс-конференции не верил, что заговорщики продержатся дольше недели. Но продержались они чуть больше одного дня. Ранним утром 21 августа, ровно двадцать три года спустя после того, как части советской армии начали переходить чехословацкую границу, Таманская дивизия покинула Москву.
Главный на тот момент человек, президент Российской Федерации и будущий президент новой России Борис Ельцин, не был для Гавела неизвестной величиной. Весной того же года он посетил Прагу в качестве президента самой большой республики Советского Союза. Из-за существовавшего между Ельциным и Горбачевым открытого конфликта этот визит ставил Гавела в несколько неловкое положение: он, хотя и симпатизировал демократическим устремлениям Ельцина, все же чувствовал себя обязанным Горбачеву. В конце концов неформальная встреча состоялась в ресторане «У Калиха», где все, согласно заветам бравого солдата Швейка, встречаются «в шесть часов вечера после войны». Ельцин произносил весьма разумные слова о демократии, об уничтожении власти коммунистической партии и сближении с Западом. Но, по мнению Гавела, в сравнении с более сдержанным Горбачевым Ельцин был слишком напористым и многословным. Гавел, который в то время был уже довольно умерен в еде, заказал два пива, утку для гостя и что-то небольшое для себя и с изумлением наблюдал, как его визави расправляется с целой птицей. «Похоже, он бы и еще одну съел!» – заметил он потом уважительно.
