Я не уверен, что знаю, что такое чудо. Осмелюсь, однако, сказать, что сейчас я – участник творящегося чуда: в страну, разоренную идеологией ненависти, приезжает посол любви; в страну, разоренную властью невежд, приезжает живой символ образованности; в страну, до недавних пор уничтожаемую идеей разделения мира и конфронтации, приезжает посол диалога, взаимной терпимости, мира, уважения, доброты и понимания, провозвестник братского единства в разнообразии
[857].
Вечерняя речь звучала уже менее пафосно и была более философской. Гавел посвятил ее теме, мучившей его практически всю жизнь: источнику собственной непреходящей духовности, которая жила в нем, несмотря на то, что он не принадлежал ни к одной организованной религии и даже не имел никакого конкретного представления о божестве. «Я твердо надеюсь, что благодаря вашему визиту все мы вспомним об истинном источнике подлинной человеческой ответственности, то есть об источнике метафизическом <…> об абсолютном горизонте наших устремлений, о таинственной памяти бытия, где записан каждый наш поступок, о памяти бытия, которая одна по-настоящему этот поступок оценивает, пропустив его через себя». А в заключение он обратился к еще одной своей излюбленной теме – к теме общечеловеческой (и его собственной) склонности заблуждаться. «Я приветствую вас, святой отец, среди нас, грешников»
[858].
На вечернем приеме в Граде Гавел попросил папу уединиться с ним для беседы с глазу на глаз. Во время государственных визитов такое случается – и, к сожалению, слишком часто. Но, вопреки обыкновению, Гавел никогда не поделился ни со мной, ни с кем-либо еще ни единой деталью этого разговора. Он не проходил католический обряд конфирмации, но тем не менее называл состоявшуюся беседу «моей исповедью».
Поддерживаемые Гавелом тесные связи с папой и с далай-ламой образовывали две стороны единого «духовного треугольника». Далай-лама встречался с папой по меньшей мере восемь раз, гораздо чаще, чем с любым другим иностранным сановником. Все трое имели много общего, включая личный опыт жизни при тоталитаризме, постоянное внимание к защите прав человека в целом и к проблеме обеспечения достойного существования каждому индивиду – в частности, а также универсалистское, объединяющее отношение к трансцендентному. Кроме того, все они заразительно улыбались и обладали тонким чувством юмора, неотъемлемым от чувства абсурда. На вечере с папой Гавел постоянно улыбался – так же, как во время встреч с далай-ламой. По-моему, никогда президент не бывал в лучшем расположении духа.
Четырнадцатый далай-лама в последний раз приехал к нам по приглашению Гавела 10 декабря 2011 года. У визита не было никакой заранее утвержденной программы, хотя они и подписали – каждый в отдельности – заявление группы правозащитников в поддержку диссидентов всего мира. Нам, присутствовавшим при этой встрече, показалось тогда, что далай-лама приехал попрощаться и что Гавел об этом знает. Оба мужчины побеседовали наедине и коснулись друг друга головами и ладонями. Тибетский лидер посоветовал обратиться к традиционной тибетской медицине и пожелал Гавелу «еще десяти лет жизни». Через неделю Гавел умер.
Среди множества парадоксов, окружавших Гавела, был и тот, что он, не являясь религиозным, был все же человеком веры. В некоторых моментах он приближался к тому самому понятию «таинственной памяти бытия», что пронизывало все его философские размышления и лежало в основе его политики, а иногда даже бесстрашно шел дальше. Его богом, если можно так сказать, было существо, не имеющее ни имени, ни конкретного образа. «Свод правил бытия, где навсегда записаны все наши поступки и где они единственно и по справедливости оцениваются»
[859], – эта мысль проходит красной нитью через все его произведения, начиная от «Писем Ольге» и заканчивая «Пожалуйста, коротко». От представления о страшном суде она отличается тем, что не обязательно предполагает жизнь после смерти. Наши действия оцениваются независимо от нас и от формы нашего существования.
Гавеловское экзистенциальное чувство личной ответственности как предварительное условие свободы и жизни в правде отводит так много места свободе воли, что это несовместимо с представлением о всемогущем боге. Всеведущим такой бог быть может, как это показывает дилемма человека, размышляющего об оплате проезда в пустом трамвае, но вот всемогущим – нет. Мало того, он тоже может сражаться с собственными дилеммами. Об этом говорит нам то место в Ветхом Завете, где бог сомневается до тех пор, пока Авраам не напоминает ему о его ответственности: «Судия всей земли – разве может судить неправедно?»
[860] То же происходит во вселенной Гавела. Ответственность есть у всех.
Это не следует понимать так, что Гавелу был ближе ветхозаветный бог, нежели иные его ипостаси. Любые попытки любой религии «присвоить» Гавела обречены на неудачу. Однако – хотя Гавел иногда и играл с холистическими представлениями философии Нью-эйдж, а слово «тайна» являлось для него ключевым – его мышление не было ни мистическим, ни уж тем более оккультным. Когда Гавел – слегка подталкиваемый и направляемый братом Иваном – сомневается и пробует преодолеть позитивистское понимание науки, это объясняется в основном большей терпимостью современной науки к парадоксам, неоднозначности и неопределенности, диктуемой квантовой теорией, принципом неопределенности и теорией относительности. Однако в отличие от многих, умудряющихся пройти по жизни, не удивляясь, Гавел находил тайну бытия в каждом человеческом поступке, каждом человеческом импульсе и в каждой встающей перед человеком дилемме. И в основе этой тайны лежало нравственное начало. Он не отметал ее как суеверие, не приписывал ее Провидению, Верховному Существу или Супер-Эго. Как он много раз подчеркивал, тайна не перестанет быть тайной, обретя имя или будучи объяснена; напротив, она станет еще таинственнее.
Как приготовить рыбу
Каждый может сварить уху из рыбы, но куда сложнее приготовить рыбу из ухи.
Судя по средствам массовой информации, могло показаться, что президент провел весь первый год своего пребывания в этой должности, разъезжая по миру. На самом деле бо́льшую часть времени и сил он уделял внутренним делам. Ситуация осложнялась. Без поддерживаемой властью монополии система плановой экономики повсеместно рушилась, а новая рыночная экономика была еще слишком слаба для того, чтобы ее заменить. Стало ясно, что рано или поздно стране потребуется кредит стэнд-бай от Международного валютного фонда. Никаких отечественных источников капитала, столь необходимого для инвестиций, не существовало, а иностранные инвесторы пока проявляли осторожность. Ширившаяся лавина слухов о коммунистических агентах на высоких постах отравляла общественное мнение, помогая замаскировать тот факт, что бывшие коммунистические заправилы тем временем по-тихому захватывали ключевые позиции в промышленности и торговле. Гавел старался отвечать на вызовы момента так быстро, как только мог. Во время своих «набегов» он посещал еженедельно (часто без предупреждения) десятки мест в той или иной части страны, пожимал руки тамошним жителям и разговаривал с ними, обращая свое и их внимание на самое главное. По моему предложению он начал каждую неделю записывать радиопередачи под названием «Беседы в Ланах» (навеянные «Беседами у камина» Франклина Делано Рузвельта и «Беседами с Т.Г. Масариком» Карела Чапека), которые служили сотням тысяч семей десертом после воскресного обеда. Гавел по-прежнему был очень популярен. Но на качестве его жизни президентство сказалось отрицательно. И в будни, и в выходные дни он работал до глубокой ночи. Разнообразие задач, связанных с его должностью, не позволяло ему сосредоточиться на чем-то одном, пренебрегая всем остальным. Он чувствовал постоянную усталость и часто болел; тогда ему приходилось вычеркивать в своем календаре отдельные пункты, а иногда и отказываться от всего намеченного на день. Весной ему вырезали грыжу. Ольгу, свою опору в жизни, он видел редко – не только из-за своих президентских обязанностей, но и из-за ее работы в Фонде доброй воли, который она создала и которым с присущей ей самоотверженностью руководила. Положительным моментом во всем этом, во всяком случае с точки зрения советников, было то, что теперь у Гавела оставалось не слишком много времени на подруг. Весной 1990 года он начал встречаться со своей будущей второй женой Дагмар, но пока это были мимолетные, ни к чему не обязывающие отношения.
