Более года Гавел во время своих частых, иногда даже незапланированных поездок в Словакию пробовал смягчить противоречия между тамошними «революционерами», среди которых были и его личные друзья, и «оппортунистами». Многие из этих встреч происходили в гостинице «Буорик», бывшей гостинице компартии, торчавшей над городом, подобно гигантскому доту, и пугавшей своим видом не только жителей Братиславы, но и собственных постояльцев. И Гавел раз за разом убеждался, что его обаяние дает сбой, когда приходится сталкиваться с политиками, обладающими иммунитетом к нравственным доводам и предпочитающими популизм и демагогию. Кроме того, он ходил по тонкому льду, когда пробовал разрешать споры внутри одного или другого национального правительства: его часто обвиняли в том, что он поступает неконституционно, вмешиваясь не в свое дело.
Словацкий премьер Владимир Мечьяр совершенно не походил на политиков, с которыми Гавел общался на чешской стороне. Он был одновременно страшно заносчив и страшно не уверен в себе и имел пристрастие к проявлениям сентиментальной преданности, которые перемежались с моментами откровенной и иррациональной враждебности. Все в нем было подчинено безудержной жажде власти. Циклы, управлявшие его натурой, были так сильны, что в критические периоды он несколько раз попросту пропадал из своего кабинета и, страдая от депрессии, бродил тайком по лесам Центральной Словакии. В ноябре 1990 года, когда Гавел в очередной раз приехал в Братиславу, где разразился очередной же правительственный кризис, запаниковавшая верхушка «Общественности против насилия» обратилась к нему с просьбой о неотложной встрече в «Буорике», хотя он уже собирался уезжать. Президенту сообщили, что словацкий премьер-министр покинул днем кабинет, отправив предварительно председателю Словацкого национального совета письмо с извещением о своей отставке и с жалобной фразой: «Я остался один, наедине со словацким народом» – и теперь его нигде не могут отыскать. Сможет ли Гавел как-то отговорить его? Гавел ничего не понимал. Разве не эти же самые люди всякий раз, когда он приезжал в Братиславу (да и в другое время тоже), жаловались ему на Мечьяра? Почему же они не рады тому, что Мечьяр снимет наконец с их плеч тяжкое бремя? Да, конечно, но в Словакии нет никого популярнее Мечьяра, так что в случае его ухода правительство падет, воцарится хаос, им немедленно воспользуются радикальные националисты, а уж тогда последствия точно будут непредсказуемыми – объясняли свою просьбу друзья из ОПН. Гавел согласился уговорить Мечьяра передумать, но для начала его еще предстояло найти. С пропавшим премьером удалось связаться благодаря его русоволосой секретарше Анне Надь
[872] – в президентской канцелярии ее прозвали «божественной Анной». Мечьяр согласился на встречу с условием, что про его письмо «забудут». После сумасшедшей гонки по шоссе Братислава – Прага Гавел и Мечьяр наконец встретились в мотеле «У Красного камня» на чешско-словацких пограничных землях; тем временем руководство «Общественности против насилия» укрывалось от глаз Мечьяра в окрестных постройках и за деревьями. Мечьяр хотел встречи тет-а-тет, но Гавел настоял на присутствии Карела Шварценберга
[873]. По словам Гавела, словацкий премьер был очень плох, перемежал бурные изъявления чувств с параноидальными вспышками, но в конце концов согласился вернуться во власть, пообещав дружбу и верность до смерти «единственному политику страны, которому я могу верить».
Однако проблемы внутри словацкого руководства все накапливались. Когда в марте 1991 года Мечьяр объявил о создании собственной платформы «За демократическую Словакию», ОПН наконец решилось действовать, отозвало его с поста премьера и заменило Яном Чарногурским – уважаемым, но не пользовавшимся особой любовью словацким католическим диссидентом и националистом. Однако очень скоро в ОПН осознали правоту слов президента Джонсона, сказанных о директоре ФБР Эдгаре Гувере: «Пожалуй, лучше будет, когда он станет мочиться из палатки наружу, чем когда он мочится в палатку снаружи», ибо с этого момента Мечьяр, который немедля основал новую партию – Движение за демократическую Словакию, – целенаправленно и упорно стремился ослабить позиции федерального правительства в целом и Гавела (подозреваемого им в личной измене) – в частности. Это стало серьезной проблемой, обусловленной скорее не действиями самого Гавела, а тем, что многие путали всегдашние вежливость и доброжелательность, проявляемые президентом при личных встречах, с выказыванием им политической поддержки.
С федерацией Мечьяр боролся отнюдь не в одиночку, причем был далеко не самым радикальным. Существовало еще и националистическое, отличавшееся просто-таки неистовостью, крыло словацкой политики, представители которого со временем объединились вокруг Матицы словацкой – центра словацкого национального наследия. Часть словацкого католического духовенства, в определенной степени дискредитировавшего себя – как и некоторые чешские духовные лица – сотрудничеством с коммунистическим режимом, обратилась к Словацкому государству времен Второй мировой войны, рассматривая его как образец национального самоуправления. Зараза национализма проявляла себя в атаках не только на федеративное устройство и на чехов, но и на венгров (в виде неоднократных попыток узаконить словацкий язык как единственный официальный в стране с десятипроцентным венгерским меньшинством), ромов и евреев. Вдобавок среди противников оказались и бывшие союзники Гавела, в том числе и два самых заметных персонажа времен словацкой «нежной» революции – Ян Будай и Милан Княжко, которые посчитали себя преданными и потому озлобились; оба полагали, что с ними обошлись несправедливо и что их недостаточно ценили. Будай, экологический активист и политик телом и душой, был вынужден покинуть свой пост в руководстве ОПН – из-за его вскрывшихся контактов с ГБ. Он клялся в своей невиновности и обратился за моральной поддержкой к Гавелу, однако тот, по совету нескольких близких словацких друзей, ему не помог. Княжко отвернулся от Гавела, обидевшись на неудачную шутку о вице-президентстве. После новых президентских выборов он вернулся в Словакию и стал министром иностранных дел в словацком правительстве, а позднее – человеком № 2 в Движении за демократическую Словакию
[874].
Расставание с Мечьяром и Княжко, имевшее значительные последствия, поскольку оба политика были в Словакии очень популярны, иллюстрирует не поддающуюся простому объяснению предрасположенность Гавела создавать себе непримиримых противников. Разумеется, политика – это одна из таких сфер человеческой деятельности, в которой куда легче обзавестись врагами, чем друзьями. Элемент соперничества проявляется здесь даже сильнее, чем в театре, где профессионалы всегда соперничают друг с другом, а борьба за власть пробуждает древнейшие из человеческих инстинктов, особенно среди самцов. И тем не менее из всех политиков Гавел, пожалуй, более других стремился всегда оставаться со своими противниками вежливым и доброжелательным и прислушиваться к чужому мнению. Невозможно было представить, чтобы он публично сказал что-то грубое о ком-то известном, да и за закрытыми дверями он делал это крайне редко. В тот раз это была просто невзначай брошенная, без тени осуждения, шутка.
