Мог ли он сражаться со все возраставшими корыстолюбием, коррупцией и индивидуальным эгоизмом более действенно? Может, и да, но не в качестве президента, ограниченного статьями конституции, рамками своей должности и неблагоприятной политической средой. Чтобы попытаться сделать это, ему следовало – и именно в этом заключаются суть и смысл критических замечаний тех, кто говорил, что он задержался на посту президента, – вернуться к силе бессильных и повести борьбу вовне политической системы. Благодаря свойственному ему сочетанию творческих способностей, смирения и упорства он, возможно, был бы в конце концов услышан, однако это могло продолжаться еще пару десятков лет, а он, между тем, чувствовал, что этих двадцати лет у него нет. Он не замолчал, но теперь его протесты звучали несколько донкихотски.
Ухудшилось и его физическое состояние. Спортсменом с железным здоровьем Гавел никогда не был. Держался он за счет двух (порой) выкуренных в день пачек сигарет, крепкого алкоголя, большого количества белого вина и все большего количества медикаментов, что выписывал ему личный врач. Вот список 1998 года: стилнокс (снотворное), парален, алнагон или атоналгин (все – болеутоляющие), ананасный Power Drink (кофеиновый энергетический напиток), оикамид (стимулятор) и «волшебные белые пилюльки для хорошего настроения» (?)
[960]. Он принимал стимуляторы, когда чувствовал усталость, успокоительное, когда не мог заснуть, и еще какое-нибудь снотворное, когда просыпался среди ночи. Через несколько недель такой жизни у него наступал частичный коллапс, чаще всего проявлявшийся в виде заболевания дыхательных путей, и ему требовалось немедленно отправляться в Ланы или в Градечек, чтобы восстановиться
[961]. В канцелярии из-за сотен иных дел заняться писательским трудом он не мог, так что писать ему приходилось только в дни отдыха, причем это превратилось для него в борьбу, которой он страшился. Если лучшие его произведения, созданные за время, когда он был президентом Чехословакии, можно отнести к вершинам мировой эссеистики, то в дальнейшем его язык стал несколько вымученным, мысли нередко повторяли одна другую, а композиция лишилась прежней элегантности.
Строгая внутренняя дисциплина, помогавшая ему исследовать и разоблачать самые разнообразные мифы о человеческом уделе и обществе, тоже немного ослабла. Отстаивая крайне спорные постмодернистские позиции, как это, к примеру, было в июле 1994 года в Филадельфии
[962], когда он подробно анализировал антропный космологический принцип
[963] и гипотезу Геи
[964], он напоминал даже самым что ни на есть доброжелательным слушателям «растерянного хиппи или, возможно, одного из тех помешанных теологов, что бродят по страницам романов Джона Апдайка»
[965].
Споры вызывал и его график встреч. Хотя и сам Гавел, и его сограждане в первые годы его президентства наслаждались светом софитов во время визитов суперзвезд, приезжавших, чтобы особо отметить мировую известность и моральный авторитет хозяина Пражского Града, то теперь далеко не все гости казались желанными. Когда в сентябре 1996 года дать свой первый концерт в чешской столице приехал Майкл Джексон, некоторые близкие друзья Гавела отговаривали его от встречи с именитым певцом, который чем дальше, тем больше попадал во власть собственных внутренних демонов. Однако гавеловское любопытство перевесило, и президент не только принял Джексона, но и пришел на его концерт.
Спустя месяц, когда в Прагу прилетел соученик Гавела Милош Форман с предпремьерной копией своего нового фильма «Народ против Ларри Флинта» (причем прилетел на личном самолете Флинта, где были сам Флинт и кинозвезды Вуди Харрельсон, Кортни Лав и Эдвард Нортон, а также журналист Кристофер Хитченс с женой Кэрол и их дочуркой Александрой), их встреча, напротив, едва не сорвалась. Находясь под впечатлением от скандальной славы главного героя фильма и от развязанной против него в американских СМИ истеричной кампании, во главе которой стояла легенда феминизма Глория Стайнем, практически вся президентская канцелярия взбунтовалась, живо представив себе святотатственную картину встречи президента правды и любви с издателем порнографического журнала «Хастлер» – да еще в святыне чешской государственности. Тут Гавел, разнообразия ради, нажиму поддался и приватный показ фильма в кинозале Пражского Града отменил.
Гавеловские познания в области обычаев и традиций голливудской аристократии ограничивались памятной встречей с Джейн Фондой в 1990 году, вечеринкой в Беверли-Хиллз в ноябре 1991-го, которую хозяин дома преподнес как «встречу президента Гавела с видными голливудскими интеллектуалами» (такими, например, как Сильвестр Сталлоне, Арнольд Шварценеггер, слегка утомленный Джек Николсон и престарелые Джин Келли и Билли Уайлдер), пикником с Барброй Стрейзанд на ферме Мадлен Олбрайт в Вирджинии и нежной дружбой с Миа Фэрроу, с которой он свел знакомство в доме Уильяма и Роуз Стайронов в коннектикутском Роксбери. Возможно, поэтому он не понял, что ставит организовавшего эту поездку Милоша Формана в очень неловкое положение. Милош никак не мог объяснить своим звездам и в первую очередь самому Ларри Флинту, которому в конце концов принадлежал доставивший их всех самолет, почему чешский президент – его близкий друг – не хочет их принять, и отказывался соглашаться с доводами Гавела, считая их ханжескими. В конце концов его Ларри Флинт был благородным хулиганом, последним в длинной череде отверженных, таким же, как Джордж Бергер в «Волосах», Рэндл Патрик Макмёрфи в «Пролетая над гнездом кукушки» или Моцарт в «Амадее», – примером личного мужества в обществе заговоров, трусости и притворства. Форман разъярился настолько, что их давняя с Гавелом дружба оказалась под угрозой.
Наконец – при моем незаметном участии – дипломатия победила. После длительных переговоров между Градом и компанией Формана Гавел – хотя приглашение в Град Флинт так и не получил – согласился встретиться с Форманом, Флинтом и актерами в отеле «Хоффмейстер» и дружески побеседовать за рюмкой вина. Но эту встречу вряд ли можно было счесть удачной. Поскольку Гавел фильма пока не видел, а актеров ничто другое не интересовало, говорить оказалось не о чем. Вежливые президентские фразы заглушались криками трехмесячной дочки Вуди Харрельсона, а Кортни Лав каждые пятнадцать минут скрывалась в туалете. Эдвард Нортон, закончивший Йельский университет, с презрением интеллектуала взирал абсолютно на всех, не исключая и президента, который к тому же не видел и, соответственно, не мог обсуждать «Первобытный страх». Все, в том числе и малышка, хотели сфотографироваться с Гавелом, чем вводили его в состояние еще большей растерянности. Спокойствие сохранял один Ларри Флинт.
