Судя по всему, он не понимал, что переходит своего рода Рубикон. Ему казалось, что он ведет себя как государственный деятель и верховный главнокомандующий, который не может отвлекаться на «философские рассусоливания», а обязан принимать четкие и однозначные решения. В результате его непримиримым врагом стала коалиция чешских и иностранных противников интервенции – начиная с изоляционистов-консерваторов и сторонников холодной «реальной политики» и заканчивая конспирологами из рядов экстремальных левых, которые рассматривали всю эту военную операцию как составную часть планов американских империалистов по захвату мира. Именно крохотное, не очень важное Косово, не имевшее для Запада никакой явной стратегической или экономической ценности, повлияло – даже более, чем война в Боснии или в Персидском заливе, – на выработку доктрины гуманитарной интервенции, военной операции, единственной целью которой является прекращение убийств невинных мирных граждан. Эта доктрина с самого начала вызывала споры, и они не утихли до сих пор, когда доктрина уже называется «Обязанность защищать» (responsibility to protect – R2P). Вацлав Гавел – вместе с еще одной уроженкой Чехии и жертвой мюнхенской травмы Мадлен Олбрайт – заслуженно считается одним из ее идейных вдохновителей. По мнению же постсталинских мыслителей, таких как Славой Жижек
[1014], или либертарианских социалистов, таких как Ноам Хомский – закоренелый враг Гавела еще с речи последнего перед американским Конгрессом в 1990 году
[1015], – Гавел выказал себя «полезным идиотом» американского империализма. Теми же словами заклеймил Гавела обычно симпатизировавший ему Тони Джадт
[1016]. В отличие от нравственной дилеммы, которую представляла для Гавела поддержка смертоносного насилия ради того, чтобы уберечь от страданий гораздо большее число людей, подобная брань, насколько я знаю, сна его никогда не лишала.
Однако его страшно раздражали непрекращающееся вмешательство в его частную жизнь и любая критика – оправданная или нет – его личных дел и прежде всего его брака. После того как президентская чета посетила осенью 1998 года Соединенные Штаты, бульварная пресса принялась писать о возможных семейных проблемах, а то и о супружеских изменах.
Ни один из этих слухов не находит подтверждения в независимых источниках, и большинство их можно смело отправлять в кучу бульварного мусора, где в нашу постмодернистскую эпоху свалены статьи обо всех известных людях. Но бесспорен тот факт, что Гавел впал тогда в глубокую депрессию и начал даже всерьез раздумывать о возможности своей отставки
[1017]. Чем дальше, тем чаще по нему было заметно, что он поддается фрустрации и испытывает разочарование, – а ведь именно к этим двум эмоциям у него всегда был иммунитет. В одном из таких приступов депрессии он написал в очередной инструкции для Града: «Дорогой Град, чаша переполнилась. Что-то сгнило то ли во мне, то ли в КПР (Канцелярии Президента Республики), то ли в обществе. Так или иначе, но я больше не могу. Я мечусь как угорелый, дел у меня все больше, каждый день в моем графике по сто пунктов, ни одного дня для настоящего отдыха, и что в итоге? Все держат меня за дурака, причем чем дальше, тем больше… Я поднимаю бунт. Я давно уже кричу об этом, и меня бесит, что никто этого не заметил… Я хочу покоя. Хочу писать, читать и отдыхать. Я не заслужил этого ежедневного унижения после всего, что я сделал для этой страны. И кстати, мы с Дашей покупаем домик у моря в Испании… и я там буду подолгу жить. А родина моя пускай расцветает под Клаусом»
[1018].
Психологический кризис усугубляли продолжавшиеся проблемы с дыханием и частые болезни. В нескончаемом круговороте дел Гавел перемежал выполнение своих обязанностей президента с пребыванием в больницах и следовавшими за ними периодами восстановления в Ланах или Градечке, где он набирался сил для очередного официального зарубежного визита, после которого опять заболевал и вынужден был приходить в себя дома или за границей. Проблемы со здоровьем отнимали у него теперь по крайней мере половину времени. «После нескольких этих операций и сражений мне больше не хочется сражаться
[1019]», – признался он однажды своей секретарше в минуту слабости. И все же он осознавал, что выбора у него нет и что надо двигаться дальше. Слишком много людей полагалось на него, и за слишком многих он нес ответственность. «Прошу тебя, не отказывайся ни от чего. Ни от публичного, ни от личного», – написал ему коллега-писатель и друг Иржи Странский, председатель чешского Пен-клуба. При коммунистах Странский провел в тюрьмах в два раза больше времени, чем Гавел, так что о личностных кризисах знал не понаслышке
[1020].
Итак, Гавел продолжал сражаться, постоянно отбивая различные атаки, но – без прежнего энтузиазма и уже не столь энергично. Опросы общественного мнения в апреле 2000 года показали, что 53,5 % респондентов, в основном принадлежавших к левому политическому спектру, считали, что Гавел должен уйти в отставку
[1021]. В середине 2000 года Гавел вместе с остатками парламентской оппозиции выступил против изменения правил избрания Палаты депутатов, на чем настаивали обе партии «оппозиционного договора», что привело бы к фактическому уничтожению маленьких парламентских партий и возникновению в стране двухпартийной системы. Бой в парламенте оппозиция проиграла, президентское вето Палата преодолела, однако Гавел не мешкая обратился в Конституционный суд, и спорные положения закона были отменены.
Гавел не уступил и в еще более остром споре с правительством, разгоревшимся при назначении нового управляющего и вице-управляющего Национальным банком. Президент принял решение назначить управляющим Зденека Туму – вопреки недвусмысленному желанию прежнего управляющего и бывшего премьера Иозефа Тошовского, считавшегося союзником Гавела. Тогдашний премьер и нынешний президент Милош Земан настаивал вместе с остальными членами правительства на своем праве участвовать в выдвижении кандидатур на пост управляющего. Во время личной встречи премьера и президента, когда Гавел отказался отступить, прозвучали и нецензурные слова
[1022]. Хотя Гавел действовал в строгом соответствии с конституцией, ему все же пришлось вытерпеть ядовитые нападки в прессе и обвинения в диктаторских замашках и даже в государственной измене. «Он заявил, что переедет в Португалию, а чешский народ пускай правит здесь сам», – записала его секретарша
[1023].
