Вечером он простился с согражданами. Поблагодарил «всех, кто мне доверял, кто симпатизировал мне либо тем или иным способом поддерживал»
[1039], поблагодарил свою жену Дашу. Заверил слушателей «в единственном: я всегда стремился руководствоваться диктатом той инстанции, которой я и давал свою клятву: то есть диктатом лучших побуждений и своей совести»
[1040]. Циник мог бы сказать, что это самые обычные слова прощания, однако затем Гавел добавил фразу, которая была воистину, единственно и безусловно только его и совершенно не годилась для мира «реальной политики»: «Всем тем, кого я так или иначе разочаровал, тем, кто не был согласен с моими поступками, или же тем, кому я был просто-напросто противен, приношу свои искренние извинения и верю, что они меня простят»
[1041]. На этом он закончил.
Условное освобождение
Как прекрасно… быть, например, писателем! За пару недель вы что-то напишете, и это останется на века! А что останется от президентов или председателей правительства? Строчка в учебнике, где наверняка будет все перепутано.
Пожалуйста, коротко
За тринадцать лет президентства Гавела его статус, популярность и влияние заметно снизились, и многие уже считали его человеком прошлого. Но так можно было думать, только не принимая в расчет внушительный перечень его достижений на президентском посту. Нельзя было не признать его заслуги в мирном переходе страны от тоталитарного правления к демократии и выстраивании стабильной системы демократических и политических институтов, сравнимых по большинству параметров, включая изъяны, с устоявшимися системами на Западе. Он с успехом вернул страну обратно в Европу, сделав ее органичной составной частью западных политических объединений и структур безопасности. Остался источником вдохновения и неутомимым активистом в борьбе за права человека во всем мире. В пассив ему можно записать пребывание у кормила власти при разделении Чехословакии, но этот крах был компенсирован мирным и дружелюбным протеканием самого процесса. Ему, безусловно, не удалось заставить общество в целом руководствоваться его принципами нравственности, терпимости и гражданственности, однако это говорило не только о нем самом, но и об обществе. Кроме того, он не мог рассчитывать, да и не рассчитывал добиться на этом пути полного успеха.
Сложение им полномочий и избрание Вацлава Клауса в качестве его преемника ознаменовали собой конец целой эпохи. Кончилось время импровизаций и инициатив, диктуемых минутным порывом. Ушел в прошлое и идеализм революционных дней. Новая эра принадлежала прагматикам, политическим менеджерам и медийным экспертам. На международной арене не вполне заслуженный ореол страны как некоей платоновской республики, где правят в демократическом духе философы и художники (хотя сам Платон отнюдь не был демократом), несколько потускнел. Новый президент был, несомненно, яркой личностью с четкими взглядами и способностью пропагандировать их у себя на родине и за рубежом, но в международном плане он сам и его взгляды отвечали вкусам явного меньшинства. А может быть, скорее его жесткий, несговорчивый стиль, нежели сами по себе взгляды, заставляли многих с ностальгией вспоминать робкого, терпимого и вместе с тем смелого Гавела.
Гавел не собирался осложнять Клаусу жизнь, понимая, что по крайней мере поначалу должен оставаться незаметным. Тем более что ему очень нужен был отдых. Тем не менее он и не думал отходить от активной жизни ради того, чтобы играть в гольф или выращивать цветы. Его календарь был перегружен предложениями поездок и встреч, на которые у него не оставалось времени, пока он был президентом, а голова полнилась идеями, какие он годами копил в ожидании освобождения.
Впервые со времени революции правительство и парламент столкнулись с проблемой, как быть с экс-президентом страны. Предшественники Гавела, начиная еще с Масарика, умерли или на посту, или вскоре после того, как его покинули. После затянувшейся на год дискуссии парламент со второй попытки утвердил для Гавела и всех его преемников ежемесячную ренту в размере 50 000 крон плюс средства на собственный офис в том же размере, а также право на использование служебного автомобиля и на личную охрану
[1042].
Синдром, который Гавел много раз описывал после своего освобождения из тюрьмы и, в более широком масштабе, после освобождения страны от оков тоталитаризма, теперь повторился в случае его освобождения от обязанностей президента. «Мои мечты о том, каким свободным я буду, оказались большой иллюзией»
[1043]. Он чувствовал себя выбитым из колеи и растерянным. Кроме того, тринадцать лет в должности президента предельно его измучили. Его здоровье пошатнулось, главным образом в результате утраты сопротивляемости легких после пневмонии, перенесенной в тюрьме, и онкологической операции в конце 1996 года. Любая мелкая инфекция дыхательных путей ставила под угрозу его жизнь. Он снова ощущал себя «сдувшимся воздушным шаром». Через пару месяцев он понял, что условия обретенной им свободы не так просты и однозначны, как он думал. Выяснилось, что полностью свободным, как Гавел ни пытался, быть уже невозможно. Если он и освободился, то скорее условно.
По крайней мере первый год после ухода с должности он старался беречь себя. У него наконец-то появилось время, которое он мог проводить с Дагмар, и он мог делать вещи, о каких годами мечтал. Например, водить машину (как убежденный защитник окружающей среды он купил себе большой «мерседес»-внедорожник) и сам готовить. В то лето они с Дагмар отправились на машине в турне по всей Европе – вплоть до самой Андалусии. Там их роскошный трактор сломался, и им пришлось возвращаться поездом и самолетом. Еще они побывали на Барбадосе, дважды – в своем доме в Португалии, в Тирольских Альпах и в конце года – на Канарских островах. Кроме того, Гавел провел почти месяц в Градечке. «Командировок» у него было лишь несколько, и все короткие – такие как трехдневный визит в Соединенные Штаты для получения Президентской медали Свободы, высшей награды, вручаемой главой государства. В числе других, получивших в тот год эту медаль из рук президента США, были создатель водородной бомбы Эдвард Теллер и актер Чарлтон Хестон, лауреат премии «Оскар» за фильм «Бен-Гур».
Однако Гавел не был бы Гавелом, если бы долго оставался в бездействии. Стряхнув с себя накопившуюся за последнюю четверть века усталость, он опять сделался непоседой. И стал еще острее на язык, так как больше не ощущал необходимости тщательно подбирать слова с тем, чтобы не пострадало достоинство президентской должности. Его раздражал материалистический, мелочный, замкнутый на себя настрой, как будто возобладавший в частной и общественной сферах Чешской Республики. Когда в декабре 2003 года перед Испанской синагогой в Праге открывали авангардистский памятник Франца Кафки-«наездника», произведение скульптора Ярослава Роны, Гавел произнес на церемонии, казалось бы, безумно серьезную речь, обращенную напрямую к знаменитому земляку-пражанину, пародируя в ней vox populi и риторику некоторых видных политиков: «Мы живем в такое время, когда каждый сознательный чех, добросовестно работающий или занимающийся бизнесом, с новой настоятельностью осмысляет значение наших чешских национальных интересов и нашей борьбы за эти интересы. Борьба за наши национальные интересы – в наших интересах, и нас не может не волновать то, как они защищаются, и действительно ли все то, что делается, делается в наших интересах. Поэтому я, как добросовестно трудящийся и занимающийся бизнесом чех, задаюсь вопросом, может быть, непопулярным, но таким, который отвечает нашим интересам. Этот вопрос таков: разве мало у нас истинных – нет-нет, я не против меньшинств! – чехов, добросовестно работающих или занимающихся бизнесом, кому до сих пор в Праге не поставлен памятник, хотя благодаря своим заслугам перед нашим народом и своему патриотизму они заслуживали бы его больше вашего?» Диссидент Гавел вернулся.
