Под «духовной историей», несомненно, подразумевался поиск смысла жизни в борьбе человека «за жизненную уверенность, за полноценную и справедливую жизнь, за удовлетворение жажды достичь жизненного равновесия и примирения»
[176]. Это был высший горизонт, которому подчинялись все остальные, включая политический. В отличие от многих деятелей искусства и большинства политиков Гавел подходил к этой теме смиренно и чуть ли не со священным трепетом: «Можно ли найти ответ на этот основополагающий вопрос? Наука прошлого вновь и вновь старалась ответить на него (в конце концов человек был ее объектом!), но всякий раз неизбежно его аннулировала в силу того, что так или иначе – частично – уже на него ответила. Новое знание парадоксальным образом на этот вопрос отвечает (подтверждая его) так, что не пытается на него ответить, а просто его ставит»
[177].
Среди многих талантов, расцветавших в то же время, Гавел был исключительным в силу способности сплетать разнообразные нити своих театральных занятий, литературно-критических текстов и эссеистики в нечто единое, приближавшееся к цельной философии.
Вместе с тем он сознавал, что бунт одного человека – это не революция, а всего лишь скандал. Для того чтобы противостоять официальному литературному истеблишменту и мощи коммунистической партии, на которую тот опирался, ему нужна была трибуна, а также требовались союзники.
Частная школа политики
Это будет опасный для нас малый.
На самом деле это трибуна нуждалась в нем. После болезненных родов 1964 года в интеллектуальном журнале молодых писателей «Тварж»
[179] произошла «в некотором роде революция»
[180], и это издание принялось искать новых авторов. В 1965 году Гавел вошел в редколлегию журнала, но сам в силу занятости в театре и в других местах поначалу редко в нем публиковался. Однако, будучи уже признанным писателем, он служил полезным прикрытием для дисциплинированного узкого круга интеллектуалов, которые руководили журналом и контролировали его редакционную политику. Для Гавела, в свою очередь, это была «единственная группа», к которой он мог «присоединиться без внутренних преград и сомнений»
[181]. По-настоящему же Гавел включился в работу, только когда для журнала наступили трудные времена, в том числе и из-за публикации текстов, авторы которых в глазах коммунистических идеологов были «воинствующими носителями современного клерикализма»
[182]. Под ними, очевидно, подразумевалось несколько верующих христиан, которые входили в редколлегию или печатались в журнале, такие как придерживающийся католической ориентации психолог Иржи Немец или, позднее, евангелический философ Ладислав Гейданек. С тем и другим Гавел сблизился в семидесятые годы.
В ходе последовавшего «крестового похода» против журнала Гавел открыто и бескомпромиссно выступил в защиту своих коллег, хотя лично его это дело не особенно касалось. Когда в президиуме Союза писателей задумались об «окончательном решении» проблем с журналом, Гавел организовал петицию в его поддержку и собрал несколько сотен подписей интеллектуалов и писателей, включая кумира своих ранних лет Ярослава Сейферта. Тем не менее Союз писателей продолжал настаивать на освобождении Яна Недведа от должности главного редактора и на выводе Иржи Немеца и Эмануэла Мандлера из редколлегии. Редколлегия этим требованиям не подчинилась и, не желая принять капитуляцию, предпочла прекратить выпуск журнала. Тем не менее сотрудники журнала по-прежнему встречались, собирали и редактировали тексты и вообще вели себя так, как если бы «Тварж» не был предан официальной анафеме. Все это поразительно напоминало стратегию, реализуемую уже многие годы литераторами, собиравшимися в «Славии». В каком-то смысле это стало моделью для будущего. Несколько претившая большинству писателей, живших при более нормальных обстоятельствах, мысль, что создание и сохранение текста важнее его публикации, дала начало распространению художественной литературы в «самиздате», став по сути дела его raison d’être (смыслом существования).
Был в этом и зародыш другой модели. Гавел и позднее вновь и вновь протестовал при виде творящейся несправедливости, невзирая на риск и на то, касалось ли дело его лично. И при этом он вновь и вновь демонстрировал свою едва ли не безграничную способность знакомиться, налаживать контакты и дружеские отношения с множеством в остальном очень разных людей, чтобы придать протесту вес и мощь. Он отнюдь не был эдаким непрактичным интеллектуалом, за какого нередко выдавал себя тогда и впоследствии, чтобы избежать назойливого внимания своих гонителей и почитателей, а был прирожденным лидером.
Эпизод с журналом «Тварж» имел и еще одну, не столь очевидную грань, которая осложняла его (журнала) борьбу с властью и не осталась без последствий в далеком будущем. Хотя в то время Гавел уже был знаком с проблемами и подводными камнями политики, в журнале он впервые столкнулся с коварными минными полями политики малых учреждений и к своему изумлению обнаружил, что они могут таить в себе не меньшую опасность, чем борьба за власть в политбюро. Четверка стражей «внутреннего святилища» журнала (главный редактор Недвед и члены редколлегии Мандлер, Долежал и Лопатка) с удовольствием предоставляла ему сражаться за журнал на заседаниях секций Союза писателей, но отвергала его предложения, касавшиеся стиля и содержания издания. В том, как этот квартет продвигал редакционную линию, Гавел видел своего рода «сектантство»
[183], которое ему было абсолютно чуждо. Редколлегии же он казался чересчур амбициозным и властным. Его упрекали в том, что он не посвящает себя полностью журналу и строит свою карьеру популярного писателя где-то еще, совершенно забывая при этом, что пригласили его именно из-за его писательского успеха и популярности. Гавел не смог смириться с тем, что в журнале имеются «свои процессы, свои еретики, своя дисциплина и свои догмы»
[184], и потому ушел. На короткое время он вернулся в «Тварж» во время Пражской весны, когда журнал обновился и круг публикующихся в нем пополнили новые авторы, в том числе многообещающий молодой экономист Вацлав Клаус, но в конце концов опять «хлопнул дверью»
[185], когда его призвали к порядку за отклонение от правильной линии в выступлении на учредительном съезде Союза чешских писателей в 1969 году.
