Госбезопасность тогда, может быть, впервые обнаружила тонкое знание психологии своей жертвы и ловкое, хотя и безнравственное умение им распорядиться. Способ, каким Гавел навлек на себя гнев первого – самого могущественного – лица в стране, вступив с ним в открытое противоборство, показал, что перед ними человек, который не боится или, в лучшем случае, так боится своего страха, что будет невосприимчив к угрозам психологического или физического воздействия. Однако они также могли заметить, что это человек с обостренным чувством ответственности, склонный винить себя в несчастьях других. Поэтому лучшим способом нанести ему чувствительный удар будет ударить по ним.
Это, по-видимому, единственное возможное объяснение того, почему последовавшая реакция была настолько несоразмерной одному показу обработки классической пьесы восторженной, но дисциплинированной публике, которая потом спокойно разошлась по домам, тогда как автор и труппа после спектакля устроили вечер в ресторане «У Медвидеков» на улице На Перштыне, совсем рядом с областным управлением Корпуса национальной безопасности. Через несколько дней, в течение которых проводилась обработка отчетов осведомителей и идентификация отдельных зрителей, гебисты для начала забрали Кроба, подвергнув его двум изнурительным допросам, длившимся в общей сложности восемнадцать часов. Многие вопросы были словно взяты из «Оперы нищих», вспоминал Кроб, что позволяло ему воспользоваться репликами, которые он до этого выучил, готовясь к роли Локита
[365]. Затем гебисты принялись вызывать актеров и зрителей и приступили к репрессиям. Хотя даже параноидальная коммунистическая госбезопасность не сумела сфабриковать дело для уголовного преследования, Кроб и еще несколько членов труппы потеряли работу. Другие лишились водительских прав. Был запрещен никак с этим не связанный детский спектакль – только потому, что среди публики оказалось несколько взрослых, которые посмотрели «эту мерзость» в Долних Почерницах
[366]. Простое зрительское участие сочли достаточно серьезным проступком для того, чтобы внести в черный список друзей Гавела Яна Гроссмана, Павла Ландовского, Власту Храмостову и Яна Тршиску, обрекая их на безработицу или в лучшем случае на эпизодические роли в провинциальных театрах. В случае Тршиски преследование со стороны органов в конце концов вынудило актера эмигрировать. Перебравшись с семьей в Лос-Анджелес, он заново выстроил успешную, хотя и довольно скромную карьеру в американском кинематографе и театре
[367].
Репрессии на этом не закончились. В течение следующих недель власти провели ряд встреч с руководителями театров и собраний театральных коллективов, где работники были проинформированы о «провокации» и предупреждены о серьезных последствиях, которые она будет иметь не только для творческой свободы Гавела, но и для чешского театра вообще.
Именно данное обстоятельство более, чем что-либо еще, подсказывает, что вся эта кампания, возможно, планировалась. Возложив на Гавела, Кроба и их коллег вину за ужесточение надзора над театрами, власти пытались вбить клин между непокорными интеллектуалами и всеми остальными и еще больше изолировать Гавела. Многие средние и некоторые довольно талантливые актеры винили Гавела в том, что он ставит под угрозу то небольшое пространство, какое еще оставалось для творческой свободы и самовыражения. Другие считали Гавела бездушным авантюристом и позером, себе же вменяли в заслугу то, как послушно, не оглядываясь на собственное достоинство, они стараются сохранить, что только можно. Так как они большей частью боялись даже читать пьесы Гавела, до них едва ли могло дойти, что таким образом они произносят на свой лад заключительный мололог Мэкхита:
Послушайте, Локит, я за свою жизнь не цепляюсь, смерти не боюсь и даже готов пожертвовать своей жизнью – однако лишь при условии, что тем самым я укреплю авторитет ценностей, за которые умру, а, следовательно, моя смерть пойдет на пользу жизни других. Что было бы, не прими я это предложение [спасти свою жизнь]? <…> Меня сочли бы самовлюбленным эксгибиционистом, который хотел представить себя совестью мира; я пожертвовал бы собой ради чего-то такого, во что никто, кроме меня, не верит; таким образом, моя смерть осталась бы никем не понятой, не укрепила бы авторитет каких-либо ценностей, никому бы не помогла, а только причинила бы боль нескольким моим близким
[368].
По реакции ряда известных актеров и режиссеров, поддавшихся этому заблуждению, иные из которых еще недавно называли себя друзьями Гавела, и по тому, что и настоящие друзья, такие как Ян Тршиска, начали сторониться его, хотя напрямую и не осудили, у органов госбезопасности могло создаться впечатление, что они достигли своей тактической цели. Судя же по событиям, которые за этим последовали, стратегически они стопроцентно проиграли.
Это лишь рок-н-ролл
…Но я его люблю.
The Rolling Stones
Вдохновляющая, заряжающая и мотивирующая сила музыки играла политическую роль на протяжении всей истории, но никогда ранее она не влияла настолько непосредственно на политические изменения, как во второй половине двадцатого столетия. В шестидесятые годы особое место и в Чехословакии, и в других странах принадлежало рок-н-роллу
[369]. Благодаря параллельно протекавшей культурной революции в изобразительном искусстве, в кино, литературе и театре его влияние, возможно, становилось еще более важным, оказываясь сопоставимым с влиянием Соединенных Штатов и Великобритании. При этом в Чехословакии еще больше, чем в этих странах, рок-н-ролл – именно в силу того, что оттуда он был родом, – отпугивал власти и привлекал молодых людей. Если на Западе нонконформистский и бунтарский характер рок-н-ролла часто делал его естественным союзником радикальных левых, в Чехословакии он по той же причине воспринимался как антикоммунистический по своей сути, и прежде всего – самими товарищами коммунистами. И по той же причине с началом нормализации ему принялись ставить палки в колеса. Рок-исполнителей сперва вынудили расстаться с их привычным репертуаром, включавшим стандартные англо-американские рок-н-роллы, и с копиями записей знаменитых групп – и петь по-чешски, на языке, который хотя и не лишен поэтического очарования, но не имеет достаточного запаса односложных рифм и с трудом приноравливается к ритму с акцентом на четную долю. Затем рок-н-ролльных музыкантов заставили обрезать волосы, одеваться не так кричаще и проходить прослушивания перед комиссиями бюрократов с каменными лицами, чтобы получить разрешение выступать на публике. Но даже пройдя переквалификацию, бывшие рок-исполнители терпели – иногда вполне радостно – новые унижения: например, должны были выступать на фестивалях политической песни в Соколове или, как Йозеф Лауфер, исполнять оду во славу смелого парня, коммунистического шпиона Минаржика, который проник на радио «Свободная Европа», но провалил попытку взорвать ее изнутри.
